Они придут завтра - страница 9

1 октября Сергея Раковского мобилизовали в колчаковскую армию и погнали на братоубийственную войну рядовым инженерной роты 8-ой Сибирской дивизии. Всего лишь на год хватило у него сил и терпения наблюдать, как смердили, окончательно разлагаясь, последние отребья царской армии. В декабре 1919 года в городе Канске рядовой Сергей Раковский перешел на сторону Красной Армии. В январе 1920 года его зачислили в отдельную телеграфно-телефонную роту штаба 5-й Красной Армии. В июне роту из Канска перевели в Иркутск, где она была переформирована в запасной телефонно-телеграфный дивизион.

Счастье и удача заулыбались юноше… В октябре 1920 года Раковского откомандировали для продолжения учебы в институт. Какую чудесную путевку в жизнь дала ему Красная Армия! И все же наставниками его стали не старые профессора Политехнического практического института и Государственного университета, куда он перешел после реорганизации института.

А кто же?

Бертина полуживого втащили в вагон. Вытирая пот рукавом, конвоир беззлобно выругался:

— Тяжелый дьявол и совсем бесчувственный… Сморчок уж как старался, из сил выбился, а он — молчит — двужильный… Хоша бы для оммана простонал, взмолился, что ли, уважил бы палача, он страсть как любит, когда перед ним ползают на брюхе, хлебом не корми.

Сморчок, плюгавый человечишко, бесцветное ничтожество, как-то сразу невзлюбил крупного и лобастого Бертина. И хотя всех в вагоне ожидала смерть, арестованных в Охотске изо дня в день продолжали таскать на допросы. Сам Сморчок вопросов не задавал, а, собрав все силы, бил и бил свою жертву, привязанную к скамье. На белом теле Бертина вздулись кроваво-синие рубцы. Однако жертва молчала. Бертин считал ниже своего достоинства выказывать свою слабость перед безбородым уродцем. В банде Колмыкова он вымолил себе должность палача из грязненького честолюбия — поплясать на живых людях, геркулесах от рождения и тем доказать свое превосходство ничтожества, обиженного природой.

— Нет, ты не Владимир… Ты… Ты… — Сморчок боялся выговорить свою догадку, страх наполнял все его существо, и от этого удары становились слабее.

Да, он не Владимир, а Вольдемар. Не русский, а латыш. Если белые узнают про это, тогда сразу — конец. Они давно уже объявили о том, что расстреляют латышей за то, что они охраняли Ленина и не продались иностранной разведке. Только бы в бреду или во сне не проговориться. Боли утихали. Ныли раны. Почесать бы их или примочить тепленькой тряпицей.

Закрыл глаза и сразу провалился во тьму. Вокруг поплыли зеленые круги, золотые пески, в ушах зашумели разлапистые сосны. Запахи смолы кружили голову. И с чего это отец-железнодорожник оставил благодатную Латвию и махнул в Сибирь? Вместе с отцом и он, Вольдемар, стал бродягой. В поисках куска хлеба парнишка пятнадцати лет укатил в Маньчжурию, где на станции Цицикар устроился учеником слесаря. Прокладывали Китайскую восточную железную дорогу. А через год он уже слесарил в депо Илаирской на Сибирской железной дороге. О позоре Цусимы и Порт-Артура и расстреле перед Зимним Дворцом услышал на станции Тайга. В кого стреляли, сволочи!..

Бертин застонал, или показалось? Вольдемар снова забылся. Да, после тех событий жизнь закатала его, как жухлую траву перекати-поле. С Забайкальской железной дороги ушел на винокуренный завод. Выслужился до машиниста, можно было бы осесть и остепениться. Так нет же, потянуло на Лену, на прииски «Средний» и «Крутой» Надеждинского и Витимского горного округа. Там и заразился «золотой» болезнью. Не сразу. Зиму 1911—1912 годов все еще слесарил в пароходстве Громова, на холодной реке Лене, суровой и раздольной, как сама Сибирь. А мысли, душа, сердце были уже в тайге, на безымянных золотоносных речках. Ни ленский расстрел рабочих, ни слухи о каторжной жизни на приисках не испугали и не остановили его. Летом Вольдемар устроился старателем на прииск «Хомолоко» Витимского горного округа. Вот это была жизнь! Не сладкая, зато — один на один с тайгой, сам себе и царь, и судья. Сопки, реки, луга — все твое, все для тебя. И это новое, такое сильное ощущение, постоянный азарт, — ловить фарт, удачу, счастье за хвост, находить, промывать и по крупинкам собирать золото! Какое оно тяжелое и совсем не блестит! Никчемный пирит сверкает куда ярче, что красный мухомор перед буроватым белым грибом. А какая разница, ежели их пустить в дело!