Они шли с Васко да Гама - страница 14

— Вот таким принцем был бы и Деннис, — сказал он вслух.

Шон преклонил колени у гробницы, чтобы помолиться за Денниса, отрезанного от весеннего солнца в Сетубальской темнице; за Денниса, который любил цветы, птиц, и так хорошо рисовал их.

— Милый принц, помоги мне освободить Денниса, — произнес он, склоняя свою рыжую голову.

Вдруг прямо над ним раздался голос:

— Шон О’Коннор! Что привело тебя сюда?

Шон вскочил и увидел перед собой добрые глаза Пауло да Гама. Сеньор Пауло похудел и побледнел, но улыбка у него осталась прежней, а волосы и борода все еще были, как золотой шелк. Шон подумал, что нет на свете братьев, так непохожих друг на друга, как Васко и Пауло да Гама.

Он отдал письмо от Васко и рассказал тихим голосом свою историю, пока пение монахов все еще доносилось издали.

— Нет ничего лучше доброго брата, — произнес Пауло да Гама и поглядел на гробницу принца Энрике. — Я слышал, как ты просил принца о помощи, — прибавил он мягко. — Он сделает это, я знаю. Я был по другую сторону гробницы и тоже молился. Твой голос был мне ответом. Я помирюсь с Нуньо Кальзесом за себя и за Денниса, как только получу прощение от короля. Великий Мореплаватель расчистил нам путь; поблагодарим его за это, Шон. А теперь я должен проститься с добрыми братьями-монахами, ибо они помогли мне пережить эти тяжелые дни.

Голоса монахов удалялись. Крестьяне шли к выходу, сквозь радужный свет. Церковь была пуста, когда Пауло да Гама и Шон преклонили колени перед высоким алтарем. Они оставались здесь, пока не замер последний звук поющих голосов; потом сеньор Пауло повел Шона через тихий сад в монастырь.

Монахи окружили да Гама. Им было жаль, что он уходит. Среди них был один ирландец, толстый, краснолицый человек из Галуэского селения недалеко от родины Шона. Его звали брат Педро. Он увел Шона в большую сводчатую кухню с почерневшим от дыма потолком и угостил хлебом и медом.

— Умеешь ли ты играть на арфе? — спросил он, когда Шон слизывал последнюю восхитительную липкость со своих пальцев.

— Если бы она у меня была.

— Так возьми вот эту, — сказал брат Педро, вытаскивая что-то из-за двери.

Кожаный чехол был потерт и изношен, струны ослабли, позолота запылилась и потускнела, но это была настоящая ирландская арфа.

— Она принадлежала одному из братьев, — сказал Педро, — но он оставил ее, уходя в мир иной.

— Ей нужно только подтянуть струны, — сказал Шон. Он прижался к арфе подбородком, полусмеясь, полунапевая. — Я сейчас заставлю тебя говорить, моя красавица, — прошептал он. — Что ты можешь сказать о себе, моя прелесть?

Он пробежал по струнам своими тонкими, длинными пальцами, вслушиваясь, подтягивая одну струну, ослабляя другую.

— Говори хорошо для доброго брата. Нежнее… нежнее. Вот так лучше…

Она была настроена, и звуки побежали из-под пальцев, как водяные струйки по гладким камешкам. Шон заиграл песенку, под которую дети любят плясать на прибрежном песке. Брат Педро начал притоптывать ногой, а потом завертелся волчком, а белая ряса раздувалась вокруг него, как колокол.

— Ты, наверное, знаешь вот эту песню, — сказал Шон и запел:

Брат Педро начал подпевать своим громким голосом:

— Что это, в кухне бык? Что за рев? — раздался голос от двери. Брат Педро остановился и покраснел. На пороге стояли Пауло да Гама и настоятель монастыря. Настоятель смеялся.

— Я всегда говорил, что одного ирландца довольно для любого монастыря, — сказал он. — Когда их двое, они или дерутся, или ревут свои песни. Кстати, эту церковь строил тоже ирландец. Хьюге его звали, и он часто играл на арфе.

— Нам нужно идти, Шон, — мягко произнес Пауло да Гама, — хотя и жаль мешать музыке.

Брат Педро непременно захотел, чтобы Шон взял арфу с собою.

— Она только пылится здесь, в кухне, — сказал он. И ему приятно было бы думать, что ее голос звучит в тех далеких странах, куда Шон пойдет.

Шон возразил, что едва ли пойдет дальше Лиссабона, но сеньор Пауло сказал, что его брат найдет ему место на одном из своих кораблей, и что арфа действительно будет звучать в далеких странах.