Опасное молчание - страница 38

— Вот так, — несколько смущенно посмотрел на геологов Петро. — Хотите, располагайтесь тут в нашем незатейливом обиталище, а можно и в хате. Хозяева — люди на редкость славные, в этом доме нет предела гостеприимству.

— Что ж их никого не видно? — спросил высокий лысый геолог в хлопчатобумажной, повидавшей виды ковбойке.

— Урожай бывает не столько от росы, сколько от пота, — отозвался «Чехов». — Должно быть, еще в поле.

— Хозяйка наша доярка, она на ферме, — уточнил словоохотливый Иосиф. — А хозяину вчера удалили аппендикс. Очень, знаете, запустил. Пришлось в райцентр везти. Вообще-то, что такое аппендикс? Ерундовая операция! Во — богатырь, а чуть богу душу не отдал…

— Бывает, — согласился «Чехов», спокойным, неторопливым движением снимая рюкзак. — Я располагаюсь здесь. А вы, товарищи?

— Мне, холостому, что? — озорно и беспечно запрыгали веселые чертики в глазах Игоря Северова. — Могу хоть воду пить, хоть в бубны бить. На сене, так на сене! А вы, Флор Адамович, где предпочитаете?

— Что за вопрос? Кто же в такую духоту уснет в хате? — отозвался с виду крайне усталый геолог в ковбойке.

— Помыться можно возле колодца, — сказал Василь.

Северов и геолог в ковбойке, достав из рюкзаков полотенца и мыльницы, направились вслед за Василем к колодцу. «Чехова» удержало любопытство. Что это так поспешно записывает в толстую тетрадь этот светловолосый молодой человек? Не рассказ ли Северова?

Из сарая послышался стук молока о подойник. Через минуту-другую раздался детский голос:

— Бабцю, зачем бывают мухи?

— Богу так угодно.

— А мухи… и на бога садятся и гадют?

Трагический шепот:

— О, господи, прости и помилуй неразумное дитя… Сбегай, Михасю, к образам, попроси, чтоб Исус Христос простил тебя, не наказывал за такие речи…

— Не хо-чу-у…

— Матинко божа!

Молчание.

— Бабцю… почему корова черная, а молоко у нее белое?

— Ах ты, боже ж мой… Траву ест корова.

— А трава зеленая…

Петро с улыбкой быстро-быстро набрасывает и этот невольно подслушанный разговор.

— В писатели метите? — насмешливо, как показалось Иосифу, прищурился геолог в пенсне.

— Он уже писатель. Имеет свои печатные произведения, — преисполненный гордости за друга, сообщает Иосиф к открытому неудовольствию Петра.

— О-о-о! Писатель? — на лице «Чехова» появилось выражение не то иронии, не то недоверия. Поудобнее усадив на переносице пенсне, он с минуту внимательно разглядывал Петра. — Значит, выхватываете из гущи народного бытия своих героев? Вникаете в их душевный мир? Не умалчиваете о их нуждах, а порой и больших обидах? Не боитесь высказать своего собственного мнения? Вам ненавистны несправедливость, ложь, фальшь? Или одна мораль для себя, а другая для окружающих? И, в конце-концов, вы даже спешите умереть?

— Что за ядовитая белиберда? — позабыв о всякой деликатности, возмутился Иосиф. — Почему это, по-вашему, он должен спешить умереть? — сердито в упор смотрели на геолога обычно кроткие близорукие глаза.

— Как? Разве вы не знаете? Чтобы стать великим писателем, надо прежде умереть.

Иосиф сразу как-то не находит, чем отпарировать этому «очкастому занозе».

— Так о чем же вы пишете, если не секрет? — теперь уже в голосе собеседника не звучали насмешливые нотки. Но уязвленный Иосиф, не замечая этого, опять опередил друга:

— Какой же может быть секрет, если даже первая книга Петра Ковальчука уже выдержала два массовых издания? А попытайтесь купить — ни за какие деньги!

— И не попытаюсь, — пожал плечами «Чехов». — Кроме Михаила Шолохова… Нынче, знаете, не в моде писать просто, понятно, и если сказать откровенно — честно и смело.

— Как же можно охаивать то, чего вы не читали, чего не знаете? — решительно возразил Петро. — Я назову вам…

— Нет, позвольте, я назову вам, — поспешно остановил его «Чехов». — Вот вы, скажем, как относитесь к Александру Ивановичу Куприну? Что цените в этом писателе? А может, и не читали вовсе Куприна?

— Читал, — раздумчиво качнул головой Петро. — Как отношусь? Жаль, что он покинул Советскую Рассию, жил на чужбине, хотя так тосковал по родине…

— Все же он вернулся в родную Москву, — заметил «Чехов».

— Знаю, что вернулся, но восемнадцать лет вдали от своего народа, в разлуке с родиной… это тягостно для каждого человека, а для такого истинно русского писателя — вдвойне. К сожалению, я еще мало читал Куприна. Но одну книгу рассказов, изданную до войны, почти знаю наизусть. Ее чудом спасла одна учительница. Если вам когда-нибудь попадет в руки моя книга «Им спасли жизнь», вы узнаете… Впрочем, — смущенно спохватился Петро, — я вам еще не ответил, что мне дорого в Куприне.