Основания девятнадцатого столетия - страница 10

Уже столетия до Ро­ждества Христова в Греции были введены так называемые мистерии (таинства), в которые посвящали очищением (кре­щением), чтобы затем совместным приобщением божествен­ной плоти и крови (по-гречески «mysterion», по-латински «sacramentum») стать участниками божественной сущности и бессмертия. Эти ошибочные учения находили прием ис­ключительно у растущего числа «иностранцев и рабов» и возбуждали у всех истинных эллинов отвращение и пре­зрение.^>30 Чем ниже опускалось религиозное творческое сознание, тем смелее хаос народов поднимал голову. Рим­ская империя способствовала сплавлению самых различных суеверий, и когда Константин II в конце IV века объявил хри­стианскую религию государственной и огромное количество внутренних нехристиан вошли в общину христиан, и принес­ли с собой хаотические представления глубоко выродивше­гося «язычества», эти представления отныне образовыва­ли — во всяком случае для большинства — значительную составную часть догмата.

Этот миг означает поворотный момент для формирования христианской религии.

Отчаянно боролись благородные христиане, особенно гре­ческие Отцы, против извращения их чистой, простой веры, борьба, которая нашла не самое важное, но самое сильное и из­вестное выражение в длинном споре о почитании икон. Уже здесь Рим, побуждаемый расовыми особенностями, образо­ванием и традициями, занял сторону хаоса народов. В конце IV века великий Вигилантий, гот по происхождению, подни­мает свой голос против псевдомифологического пантеона ан- гелов-хранителей и мучеников, против реликвий, против заимствованного у египетского культа Сераписа (Serapis) мо­нашества.^>31 Но получивший образование в Риме Иероним одержал над ним победу и обогатил мир и календарь новыми святыми своей собственной фантазии. Здесь уже действовала «благочестивая ложь».^>32

Таково наглядное представление искажений, которые вы­нуждена была терпеть внешняя мифология из индоевропей­ского наследия от хаоса народов. Если взглянуть на более внутреннее мифотворчество, то мы встретим здесь индоевро­пейскую основу в чистом виде.

Ядро христианской религии, центр, к которому устремля­ются все лучи, образует мысль о спасении человека, эта мысль издавна и до сегодняшнего дня полностью чужда евреям. По отношению к их общему религиозному пониманию она просто нелепа,^>33 потому что речь идет не о явном историческом собы­тии, но о невыразимом внутреннем переживании. Напротив, эта мысль образует центр всех индоиранских религиозных взглядов, они все вращаются вокруг стремления к Спасению, надежды на Спасение. И у эллинов живет мысль о Спасении в таинствах (мистериях), точно как и основа многочисленных мифов, и очень наглядно проявляется у Платона (например, в 7-й книге «Республики»), если даже по причине, указанной в первой главе, греки времен расцвета мало подчеркивали внут­реннюю, моральную и, как мы сказали бы сегодня, пессими­стическую сторону таких мифов. Основная суть для них была в другом: «С жизнью, по мне, не сравнится ничто: ни богатства, какими Сей Илион, как вещают, обиловал...»

И, однако, одновременно с такой высокой оценкой жизни как самого прекрасного дара — хвала умирающему молодым: «Как ни лежит он, упавший в бою и растерзанный медью, — Все у него, и у мертвого, что ни открыто, прекрасно!»^>34

Кто заметит трагическую подоплеку часто упоминаемой «греческой жизнерадостности», будет склонен признать это «спасение в прекрасных явлениях» близкородственным дру­гим представлениям о Спасении. Это та же самая тема в другой тональности, мажор вместо минора.

Понятие Спасения или, лучше сказать, мифическое пред­ставление^>35 о Спасении, охватывает два других: представление о настоящем несовершенстве и представление о возможном усовершенствовании в результате какого-нибудь неэмпириче­ского, т. е. в определенном смысле сверхъестественного, вер­нее, трансцендентного процесса: первое символизирует миф о вырождении, второе — миф о благодатной помощи высшего существа. Особенно наглядным является миф о вырождении там, где он представлен как грехопадение. Посему это самая прекрасная, непреходящая страница христианской мифологии. Напротив, предчувствие Благодати настолько сильно вторгает­ся в область метафизики, что ее почти невозможно изобразить наглядно. Рассказ о грехопадении — это легенда, которая при­влекает внимание к главному факту пробудившегося сознания в человеческой жизни, она пробуждает познание. Благодать же есть представление, которое следует за познанием и может быть приобретено только через собственный опыт.