Осторожно — пума! - страница 7
Покончено с кашей. Выпит крепкий чай. Уложены немудрые пожитки. Залиты остатки костра. Наступило первое ликующее утро моей желанной специальности. Бодро насвистывая жизнеутверждающий марш тореадора из оперы «Кармен», размахивая молотком, придерживая другой рукой плащ на плече, я зашагал по глухой, заросшей пади к вершинам Заганского хребта, зная зачем и зная куда.
Солнце потихоньку взобралось на сопку и из-за сосновых крон бросило щепотку золотых лучей в мою падь. Потянуло ветерком. Падь проснулась, встряхнулась, заиграла солнечными бликами. Вместо росы на траве оказались нитки бриллиантов, расцвеченные всеми цветами радуги. Эти нити дрожали, переливались мириадами огоньков, превратив зеленый хаос в пещеру Алладина. Нет слов, чтобы описать все очарование этого преображения и игры красок… И вдруг из-под куста сбоку на меня глянули свирепые, зеленые глаза черной, как уголь, пумы!
Ее короткие уши были насторожены. Правое ухо слегка вздрагивало от напряжения. Ощетинившиеся усы дрожали. Невидимый в кустах хвост молотил траву, и трава колыхалась, теряла бриллиантовые нити. Слегка шевеля зрачками, глаза метали злые зеленые искры. Она лежала, положив голову на вытянутые, готовые к прыжку лапы, скрытые травой. Зубы были оскалены, хотя и не видны из-за травы. Страшный зверь изготовился к роковому прыжку. Чтобы увидеть все это, потребовалась тысячная доля секунды — щелчок фотоаппарата, глаз и воображения. Все дальнейшее происходило так же стремительно, во всяком случае не более двух секунд.
Но как были насыщены переживаниями эти секунды! За этот ничтожный в абсолютном исчислении отрезок времени в мозгу проносится ураган мыслей. В памяти возникает если и не вся жизнь, то во всяком случае значительная ее часть, связанная с событием, приведшим к роковой развязке.
Первое, что я ощутил, был тривиальный ужас. Именно он остановил меня на всем скаку и заставил врасти в землю. Механически пресеклась и застряла в лязгнувших зубах ария тореадора. Одновременно по спине пробежали полчища мерзких мурашек. Кожа как будто сжалась на всем теле, и было впечатление, что мурашки посыпались на траву. До боли отчетливо ощутилось, как сердце оторвалось, вроде бы упало в заднюю часть порванного левого ботинка.
В то время Как сердце уже подготовилось выскочить в щель отставшей подошвы, инстинктивно сложился план обороны. Еще не зная золотого правила, что нападение — лучший вид обороны, я собрался только защищаться. Ни за что не стал бы нападать первым. Черт с ней — пусть бы жила эта противная огромная, как теленок, кошка. План был прост и, насколько показал последующий анализ, единственно возможный: не бежать же от этого наглого хищника — все равно догонит. Из правой руки выпал геологический молоток и рука легла на рукоятку ножа. Левая рука судорожно сжала висевший на плече плащ — тоже тактическое и весьма существенное оружие. Решено дождаться прыжка зверя. Как только пума оказалась бы в зоне досягаемости рук, левая накидывает ей на голову плащ, ослепляя и сковывая ее действия, а правая наносит несколько ударов ножом в бок.
После полной моральной готовности отражать нападение мысль непрерывно помчалась дальше. Она стала работать в несколько другом плане. Пумы из Америки на другие континенты самостоятельно не переходят, следовательно, в Забайкалье, где зоосадов нет, они не водятся. И вообще Забайкалье не тропики! И тут я ясно увидел вместо пумы горелый пень.
Еще доля секунды — и все предметы заняли свои реальные места. Дерево сгорело давно. Оно было большим и суковатым. Обгоревший ствол свалился, неровно обломав остаток пня. Внутренность пня выгнила, вывалились корни сучков, образовав дыры-глаза. Внутри пня выросла трава и шевелилась от тихого утреннего ветерка. Трава поднималась над обугленной неровной поверхностью пня, напоминавшей настороженные уши, и имитировала подергивающееся ухо. Она же мелькала в отверстиях от сучков, создавая видимость живых свирепых глаз. При ближайшем рассмотрении оказалось, что отверстия были на разных уровнях и разных размеров и в противоположность «ушам» ничуть на глаза не походили. Вообще пень был до того большой, что вся пума, если ее затащить сюда, могла бы свернуться клубочком в его внутренней части, и, уж конечно, не имел никакого сходства с мордой зверя, кроме «ушей». Воображение дорисовало массу деталей: зубы, на которые здесь и намека не было, хвост — слегка качающиеся ветви.