Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой - страница 11

Дмитрий Иванович поднимается со скамейки, берет чемоданчик.

— Подъезжаем. Ну, пойду я, спасибо вам.

Мы с дядей Федей выходим вслед за ним. Пассажиры уже толпятся у дверей. Они посторонились, чтоб пропустить Дмитрия Ивановича вперед.

— Вон постовой стоит, — говорит ему Клава. — Ты спроси у него, где госпиталь, чтоб не искать долго-то.

Но к постовому уже подбежала Ксения Владимировна, та, с двумя авоськами, которой я помогала при посадке.

— Товарищ милиционер, — бойко заговорила она. — Тут вот одному нашему адрес госпиталя надо. Сына у него ранило.

— А в каком госпитале лежит? — справился милиционер.

— Дай-ка бумажку-то, — обратилась женщина к Дмитрию Ивановичу, и тот долго рылся непослушными пальцами в своем портмоне. Нашел, подал, милиционер прочитал.

— Значит, так, — сказал он, подведя Дмитрия Ивановича к металлической изгороди. — Как только выйдете из вокзала…

Терпеливо дождавшись конца объяснений, Ксения Владимировна стала наказывать Дмитрию Ивановичу:

— Ты уж там не плачь, сына-то не расстраивай. Может, все хорошо будет. Ну, иди, голубчик, до свидания тебе. Все уладится.

— В грудь ранен-то, — тревожно покачала головой Клава, глядя вслед уходящему Дмитрию Ивановичу.

— Да еще два раза, — вздохнула я. — А мы уедем и ничего не узнаем.

— Да, — грустно кивнула Клава. — Приходят люди, уходят…

Ксения Владимировна тоже не раз забегала к нам в купе. Но мы так и не могли узнать толком, зачем и куда она едет. Бойко рассказывала о семье, жаловалась на свекровь, а как доходила до того, что вот едет, — вдруг умолкала и переводила разговор на другое.

— Тут что-то неладное, — усмехнулся после ее ухода дядя Федя. — Видишь, мужика-то у нее дома нет. Может, на фронте, а может, еще где… Хитрит чего-то баба… и так и далее… Может, замуж за другого надумала, а нам не сказывает.

— Может быть, — соглашалась я.

Заглядывали к нам и другие пассажиры, интересовались аппаратурой, беседовали про войну, иногда в свежих, только что купленных на станции газетах вслух читали сводки Информбюро.

— Гонят наши фашистов. Теперь уж хода им вперед не дают, — радовались сообщениям о взятии городов.

А тот сержант не появлялся. Видимо, дядя Федя так и не извинился перед ним, иначе парень не проходил бы мимо нашего купе боком, лицом к коридорному окну и быстро.

Масло мое таяло, и я не знала, куда с ним деваться.

— Разве для дома-то в передний путь покупать надо? — ворчал дядя Федя, и наконец предложил:

— Пойдем в нерабочий тамбур, запихнем там в ящичек твою лепешку.

Мы пошли по вагону — дядя Федя впереди, я за ним. Пассажиры читали газеты, курили, играли в карты. Сержант азартно стучал по чемодану костяшками домино.

Вот он поднял руку, чтоб стукнуть сильнее, но увидел нас, и рука застыла в воздухе.

Дядя Федя прошел, даже не глядя в его сторону, а я улыбнулась, кивнула. И даже чуть подмигнула — мол, не беспокойтесь, все в порядке, не обижайтесь на дядю Федю.

Когда мы возвращались обратно, сержант уже не играл в домино, сидел с краю и будто ждал нас. Я опять тихонько кивнула ему. И он тоже незаметно подмигнул мне одним глазом — мол, понимаю, не сержусь больше.

А вот с Витькой я поступила сегодня иначе. Утром иду по вагону, а он навстречу. Я было хотела улыбнуться, да вспомнила про баркаролу и обошла его, будто не замечая.

И сразу услышала насмешливое:

— Т-ю-ю? А мне — нули!

Через несколько шагов оглянулась. Витька шел по вагону, плечом рванул дверь и скрылся в тамбуре.

После обеда он начал концерт. Я, лежа на полке, все время ждала свою баркаролу, но он ее не завел.

В этот день я впервые увидела начальника поезда. В купе к нам вошла высокая, статная женщина с сияющими золотыми зубами.

— Садись, Антонина Семеновна, — подвинулся на скамейке дядя Федя.

Она прищурила карие глаза, подергала в ухе маленькую, как капелька крови, сережку. Глядя на меня, спросила, усмехаясь:

— Решил, значит, ты, Федор, на пару ездить?

Голос у нее был хрипловатый. Она села и закурила.

Дядя Федя тоже закурил, стараясь выдувать дым в коридор.

— Оберегаешь свою кралю? — засмеялась Антонина Семеновна и встала, очутившись почти вровень с моим лицом.