Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой - страница 35
— Нули! — развел он руками. — Может, мне показалось?
19.
Наш поезд приближался к Москве. В вагонах было суматошно. Клава, торопясь, подметала коридор.
— А где Тамара? — осторожно спросила я.
— Занемогла что-то, лежит в купе, — ответила Клава.
Мне стало не по себе. Какая бы ни была Тамара, Витька не должен был так поступать с ней. Это — жестокая шутка. Сегодня утром я сказала ему об этом.
— Ничего, — махнул он рукой. — Надо проучить ее. Если столько картошки каждый будет валить в свое купе — поезд остановится. Вес-то ведь рассчитан. — И снова глаза его стали озорными. — Ох, наверно, начала метаться, прятать картошку под лавками у пассажиров!
Я отрицательно покачала головой.
— Нули? — очень удивился он.
— Она ее… в окно, — тихо проговорила я. — Вместе с мешком.
Вот уж тут Витька вытаращил на меня глаза по-настоящему.
— Да ну-у? — ошеломленно выдохнул он и весь скорчился в тамбуре от дикого хохота.
— На обратном пути… — еле выговаривал он, — на обратном пути будем урожай собирать…
Я уже раскаивалась, что сказала Витьке об этом.
— Никому не говори, ладно? — попросила его.
Он перестал смеяться и внимательно посмотрел на меня.
— А ты не жалей ее. Она уже один раз попадалась, чудом выкрутилась. И все равно неймется! Хапуга! В Москве наменяет на картошку всякого — юбок там, чулок, рейтузов, материи, а на обратном пути продает втридорога. Или масла выменяет, валенок там, платков пуховых, посуды…
Я сразу вспомнила станцию, на которой продавались стеклянные графинчики. Теперь понятно, что имела в виду женщина, предлагая обмен на чулки. А я решила тогда — свои снимать надо…
— Думаешь, утихомирится Тамарка? Нули! Очухается и снова свое начнет.
— А почему Антонина Семеновна не поговорит с ней? Ведь она же начальник… Она знает про Тамару?
Витька пожал плечами и перевел разговор на другое.
— В Москве пойдешь куда-нибудь?
— Меня сестра встретит. Может, к ней и поеду.
— А то бы в кино могли сходить, — неуверенно проронил он.
— Как-нибудь в другой раз, — пообещала я.
— А сегодня уж — нули?
— Нули, — покачала я головой.
Он кивнул понимающе, и мы разошлись. В утреннем концерте Витька два раза запустил мою баркаролу и два раза «Таню, Татьяну».
И вот Москва. Дядя Федя заранее на одной из станций снял с динамки ремень, и теперь мы свободны. Я с утра прибрала в купе, надела сарафанчик и кофточку, перед большим зеркалом причесалась, осмотрела себя со всех сторон. Конечно, в этом костюме гораздо лучше, чем в Борькином свитере. Антонина Семеновна, увидев меня переодетой, откинула голову, сощурила насмешливые глаза, блеснула золотыми зубами и проговорила:
— Ух, ты!
И Витьке понравился мой костюм, я сразу заметила.
Наташа, Наташа… Какая она? Прижавшись носом к коридорному окну, я стараюсь представить себе сестру. А вдруг мы не узнаем друг друга?
Дядя Федя приготовил ей целую сетку картошки. Я вся в долгах у него, но отказаться от картошки для Наташи не могла. Расплачусь постепенно.
Подкатили к перрону. Волнуясь, бегу в тамбур, встаю на подножку, держась за поручни и откинувшись в сторону, чтоб не мешать при выходе пассажиров.
— Таня, простынешь, — говорит Клава. — Надень телогрейку.
— Ого, телогрейку! Она мне велика, в ней некрасиво.
Поезд останавливается. В толпе встречающих ищу глазами Наташу. Нарочно не спускаюсь с подножки, чтоб она скорей заметила меня. Кто-то пробирается по заполненному перрону в белом вязаном шарфике. Слежу за этим светлым пятном. И вот уже вижу лицо с выпуклыми беспомощными глазами. Они щурятся на табличку вагона.
— Это какой? — спрашивает Наташа мужчину, но я уже ору во все горло:
— Наташа, Наташенька!
Она поднимает лицо, улыбается вагону, потому что меня еще не видит. Я срываюсь с подножки и пробираюсь к ней. Она обнимает меня и тут же отстраняет:
— С ума сошла, Таня! Ты совсем раздета.
Я снова прячу лицо у нее на груди и на минуту замираю. Мое, мое, родное! И тут же принимаю решение, что, как маме и Борьке и как дяде Феде, буду рассказывать ей все, все! Советоваться во всем, во всем!
— Таня, тебе холодно!
Я хватаю ее за руку и тяну к другим дверям. Мимоходом оглядываю стены вагона — чистые, не запачкались в пути. Женщины тогда вымыли все-таки наш состав.