Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой - страница 37

— Картошечки привезла, сестричка-то, — продолжает старушка, но мы уже входим в комнату, и Наташа не отвечает.

— Обязательно надо в душу лезть, — с досадой говорит она и тут же, склонившись над сеткой, берет несколько картофелин и выглядывает в дверь. — Возьмите!

— Вот спасибо, касаточка, благодарствую. Как сестричку-то звать?

— Ладно, необязательно, — опять с досадой отвечает Наташа и хочет закрыть дверь, но старушка настаивает:

— Нет, голубушка Наталья Сергеевна, вы мне скажите, а я помолюсь за нее.

— Таней меня зовут, — сказала я, чтоб избавить сестру от этой, кажется, неприятной ей женщины.

— Таня, Татьяна, — повторяет та, чтоб не забыть, и я снова вспоминаю Витьку: «Таня, Татьяна, Танюша моя»…

Из дверей напротив вышла рослая, коротко подстриженная деваха, посмотрела на нас и странно улыбнулась. Мне стало не по себе от этой улыбки.

Наташа взяла из сетки две огромные картофелины и подала ей. Деваха с визгом засмеялась и вдруг одну из них стала, как мячик, подбрасывать и ловить.

— Спасибо скажи благодетельнице, — схватила ее за рукав старушка. Деваха не сумела поймать картофелину, и та покатилась по темному коридору. Старушка пошла искать ее, а деваха вдруг бросилась на пол, завизжала, заколотилась головой.

Я похолодела от ужаса. Наташа поспешно достала из сетки еще одну картофелину, сунула ее в руку девушке и строго крикнула:

— Настя! Встань сейчас же! Слышишь?

От этого окрика девушка притихла, потом поднялась, судорожно всхлипывая.

Наташа взяла ее за плечи и увела в комнату напротив.

Я стояла, не шевелясь, потрясенная увиденным. Вернувшись, Наташа закрыла за собой дверь и набросила крючок.

— Господи, — сказала она устало и села на единственную табуретку.

Я смотрела на нее, ни о чем не спрашивая.

— До всего дело: кто пришел, кто ушел… что принес, что унес…

— А эта девушка? — наконец проговорила я.

— Больная она, — сказала Наташа. — Дурочка совсем. В их дом бомба попала. Мать и отца убило. Сестра была на работе, а Настю контузило. Потом им дали комнату в нашей квартире. Она с сестрой живет. Будем чай пить?

— Будем.

Наташа взяла пустой чайник и хотела выйти. Но у дверей остановилась, прислушиваясь.

Я решительно взяла чайник из ее рук. Наташа послушно отдала его.

— Налей и иди сюда. Плитка в комнате.

В неуютной и мрачной кухне никого не было. Наверно, старуха нашла Настину картофелину и уткнулась к себе, боясь, что потребуют обратно. Я нацедила воды, вернулась в комнату. Наташа уже включила плитку и сидела на кровати. Только теперь я увидела, какая у нее крохотная комнатка. Узенькая железная кровать прикрыта байковым одеялом. На стене — рожок репродуктора. В углу этажерка с книгами, у окна стол, вторая табуретка под плиткой.

— Я так рада, что у меня есть этот уголок, — сказала Наташа.

На столе небольшой портрет в картонной рамке. Молодой мужчина с хорошим, умным лицом. Наташа поднялась, потянулась через стол к подоконнику, передвинула на нем цветы. А когда села снова, портрета на столе не было. Вернее, он лежал, повернутый снимком вниз.

Я подумала, как, наверно, тяжело живется ей с этой старухой, которая все время лезет в душу.

Наташа нарезала тонкими ломтиками хлеб, поставила банку с маслом. Смущенно сказала:

— Сахар вышел.

— У нас с Борькой тоже! — успокоила я сестру.

— Намазывай масло, ешь.

— Я этого масла дорогой наелась, не хочу.

Наташа не настаивала.

— Хорошо, что возле тебя есть такой дядя Федя, — вздохнула сестра. — Я, конечно, не имею в виду картошку или масло, — поспешно добавила она.

— Он и у тебя теперь есть! — великодушно откликнулась я.

Мы помолчали.

— А эта старуха, она что, верующая? — осторожно спросила я.

Наташа поморщилась.

— Не знаю. Иконы, во всяком случае, навесила. Ну ее!

Я боялась расспрашивать Наташу, как она живет. Но все-таки мне хотелось знать хоть немногое, чтоб рассказать о сестре Борису:

— Ты теперь не учительница?

— Нет, — просто ответила сестра. — Переквалифицировалась на медицинскую сестру. Работаю в госпитале…

И она стала расспрашивать о Борисе, о моей работе.

— Как думаешь с учебой?

— Боря разрешил мне поработать только год, а потом буду учиться.