Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой - страница 38
— В педагогический, кажется, собираешься?
— Да. Нет… Не знаю еще, — неуверенно ответила я, потому что с некоторых пор у меня появилось на этот счет сомнение.
В дальнем коридоре стукнула входная дверь, и я прислушалась к приближающимся шагам.
— Нет, не ко мне, — покачала головой Наташа, и мне показалось, что она вздохнула. — Это Нюра, Настина сестра, с работы пришла.
Действительно дверь напротив скрипнула, и мы услышали радостное повизгивание.
— Ну, пора, — грустно проговорила Наташа. Мы поднялись. Я хотела быстренько вымыть посуду, но Наташа махнула рукой.
— Потом, — и прикрыла посуду газетой.
— Ты все время покашливаешь, — с тревогой сказала я.
— Да, — кивнула она. — Давно уже.
Наташа высыпала картошку в тазик, освободила сетку. Мы закрыли дверь и пошли по коридору. Я инстинктивно ступала очень тихо, чтоб не слышно было шагов. И Наташа шла не свободно, а таясь.
Нам не хотелось еще раз встретиться с этой старухой.
21.
Лежу, прислушиваюсь к перестуку колес. В их песню вплетается протяжный гул машины. Сегодня я сама попыталась надеть на нее ремень, но не сумела. Оказалось, очень трудно. Надо сильно упереться в динамо-машину ногой и, оттягивая ремень железным ломиком, стараться захватить петлей шкив. Не получилось.
— Это дело с первого разу не дается, — успокоил меня дядя Федя. — Тут сила нужна и сноровка.
Сила у меня, по-моему, есть. Наверно, сноровки нету.
Машина гудит сегодня как-то особенно уныло. Может быть, потому, что я думаю о Наташе. Спать легла рано — тоже поэтому. Хотелось вспоминать о ней, хотелось увидеть ее во сне.
Но увидела не Наташу, а ту старуху. Она пыталась задушить меня, насильно вталкивая в рот картофелину.
Проснулась вся в поту. Лежу, глядя в потолок, и соображаю, где я. И вдруг слышу:
— Пожила четыре года — его паровозом зарезало. Два года повдовела — за другого вышла, а через год его на охоте застрелили. Ох, ну надо же! — горестно воскликнул женский голос, и послышалось глухое всхлипывание.
— Ну, ты… успокойся, не надо… и так и далее…
— Да ты послушай, что дальше-то было! — с хлипом вырвалось у женщины, и я поняла, что это Антонина Семеновна. — А дальше-то вот что было. Повдовела я опять, а тут на нашу станцию поступил слесарем один парень хороший. Ему бы и не такую надо, как я, получше, помоложе мог бы найти — мы с ним одногодки оказались, а только полюбил меня и никакую другую ему не надо. Поженились мы…
В купе приоткрылась дверь, видимо, заглянул кто-то.
— Чего тебе, Клава? — спросила Антонина Семеновна.
— Да я так… я думала…
— Ну-ну, — неопределенно сказала Антонина Семеновна и после короткого молчания заговорила снова:
— Слышь-ко, Клава, все забываю тебя спросить… Как ее… эта самая… попадья-то приехала?
— Не попадья ведь, Антонина Семеновна, а Вера…
— О-о, вспомнила — Вера… Так приехала ли?
Я не почувствовала в ее голосе никакой насмешки.
— Нет еще, — вздохнула Клава.
— Ну-ну, — снова произнесла Антонина Семеновна.
Дверь закрылась.
— Вот тоже… Хорошая баба, а вся жизнь из-за одного подлеца комом пошла. Не холостая, не женатая.
— Ну, значит, поженились вы… и так и далее… — напомнил дядя Федя.
— Как в сказке прожила три года, — вздохнув, продолжала женщина. — А тут — война. Призвали его на третьи сутки, ушел да и погиб в самом первом бою… Надо же! — с горьким удивлением воскликнула она.
Потом что-то звякнуло, забулькало.
— Подожди, Антонина, хватит, — негромко сказал дядя Федя. — Выпила, и хватит.
— Чего ты меня ограничиваешь? — усмехнулась женщина. — Я сегодня уже, знаешь, сколько пила?
— Вот об этом я хотел поговорить с тобой, Тоня. Напрасно ты так себя забросила, крест поставила… и так и далее… Ты молодая, статная, красивая…
— Хо! — насмешливо-горько вырвалось у женщины.
— Да что это ты, Антонина? — рассердился дядя Федя. — Отчего это ты уж так изверилась? Ну, беда была…
— И не одна была, — в тон ему вставила Антонина Семеновна.
— Ну и не одна, так что? Теперь, выходит, надо пустить свою жизнь под наклон? Пускай катится… и так и далее? — Не-ет, — передохнув немного, продолжал дядя Федя. — Неладно ты живешь, Антонина.
— Война спишет!
— Вот в этом у тебя ошибка, — серьезно проговорил дядя Федя. — И не только у тебя. Не спишется, а спросится все потом. Как ты жил в эти годы, какую свою долю в эту битву положил.