Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой - страница 46

— Райский ее уже видел?

— Видел! — обеими руками махнула Клава. — Обмер весь!

Вагон дрогнул.

— Приехала! — сообщила я вошедшему дяде Феде.

— Кто?

— Вера от попадьи сегодня приехала, — вся порозовев, проговорила Клава.

— Да ну-у? — заинтересованно протянул дядя Федя и присел с нами. — И как она?

— После ужина приехала, все уже спали, — начала рассказывать Клава. — Брательник-то ее только утром увидел.

— Обмер весь! — вставила я.

— Ага, — кивнула Клава. — Так ведь красавица какая, Вера-то! Глаза у нее как бархатные, черные, а лицо белое-белое. Волосы густющие с каштановым отливом.

— Влюбится еще брательник-то, — внимательно слушая Клаву, предположил дядя Федя.

— Уже! — усмехнулась Клава, и лицо ее стало строгим. — Только и знает, что влюбляется.

— Но вообще-то он неплохой человек, — вступилась я за Райского.

— Неплохой, — кивнула Клава, стараясь быть справедливой. — Добрый даже. Имение-то, в котором живет бабушка со внучками, к нему приписано. А он недолго думал, взял да и подарил его безвозмездно Верочке да Марфиньке.

— Все имение? — удивился дядя Федя. — А сам как жить станет?

— Он-то? — прищурилась Клава. — Поедет опять куда-нибудь ветер пинать. Рисовать станет, сочинять книжки… Начнет да не кончит, начнет да не кончит… — осуждающе покачала она головой. — Несамостоятельный.

В соседнем купе загремела посудой Тамара, и Клава поспешно поднялась.

— Пойду, — прошептала она, — а то заворчит моя-то.

— Ты ей говорила, что Вера приехала? — тоже шепотом спросила я.

— Не-ет, она не интересуется.

Клава ушла, и мы с дядей Федей отправились учить меня надевать ремень.

…Сижу в купе одна. Смотрю то в окно, то на щиток. Очень хочется сбегать в вагон к дяде Феде, но уйти не решаюсь. Мне кажется, что пока я здесь — на щитке все нормально, а как только уйду — стрелки начнут мудрить.

Поезд замедлил ход. Какая-то маленькая станция. Сначала решила выйти, но вспомнила, что дежурит Тамара, и раздумала. После того случая с картошкой я избегала встреч с ней. Мне было стыдно и за себя и за нее.

Вышла в коридор налить из графина воды. Поезд тронулся. В полуоткрытые двери до меня донеслись странные выкрики:

— Доченька, доченька! Как же это?..

Я выглянула в тамбур и успела заметить, как Тамара ногой столкнула что-то с подножки. Мне показалось, что это была рука. Возле ног Тамары стоял большой чемодан, лежал мешок, кажется, с мясом.

— Дочка, дочка! Что же ты делаешь с нами! — услышала я плачущий женский голос и в упор взглянула на Тамару.

— Лезут как ошалелые, — зло проговорила она.

Я подняла руку и с силой сдернула стоп-кран. Лицо Тамары сначала побелело, а затем покрылось багровыми пятнами. Вагон заскрежетал колесами, зашипел, остановился.

Отстранив Тамару, я выглянула в дверь и увидела: держа за руку старика, вдоль вагона бежит старая женщина в овчинном, с темными заплатами, полушубке, в большой клетчатой шали. Я спустилась на лесенку, подала руку. Женщина ухватилась за нее худыми пальцами и с открытым, судорожно хватающим воздух ртом, полезла в вагон.

Я соскочила на землю и стала помогать старику. Он всхлипывал как ребенок, на кончик носа его то и дело набегала крупная слеза и скатывалась на телогрейку.

Из вагонов повыскакивали проводники и пассажиры. От паровоза к вагону широко шагал машинист, с хвоста бежал кондуктор.

Пришла Антонина Семеновна.

— Кто сорвал стоп-кран? — строго спросила Тамару.

— Она вон, — показала на меня Тамара.

Антонина Семеновна повернулась ко мне.

— Что случилось?

Я спокойно встретила ее взгляд.

Заговорила пришедшая в себя старая женщина:

— Голубушка, мы это во всем виноватые, — все еще тяжело дыша и всхлипывая, сказала она. — Мы просились у нее, — женщина кивнула на Тамару, — проехать два перегона. Пообещали ей мясца отрезать, телочку мы свою закололи, домик заколотили, к дочке со стариком жить поехали. У нее мужик на фронте, трое ребятишек. Ей трудно, и нам одним нелегко…

— А билетов у вас не было? — спросила Антонина Семеновна.

— Не было, голубушка, врать не будем. Не продали нам, говорят, местов нету.

— Ну и что же она?

— А она вроде бы согласилась взять нас. Вещи наши затащила. А мы-то со стариком пока пурхались — он смиренный у меня, тихий, — поезд-то и пойди.