Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой - страница 47

Женщина заплакала.

— Мой-от ухватился за подножку, — еле выговаривала она, — а эта вот, — старушка снова указала на Тамару, — рученьку-то его ногой…

— Все ясно, — в наступившей тишине хмуро проговорил машинист. — Чем кусочек-мясца, лучше всю тушу, да еще и чемодан в придачу. — Бросив на Тамару суровый взгляд, заключил: — Тебе бы с фашистами заодно.

И пошагал к паровозу.

Кондуктор плюнул под ноги, выругался и тоже пошел.

— И впрямь фашист, — обернувшись, сказал он и снова плюнул.

Антонина Семеновна завела стариков в мое купе.

— Пусть у тебя проедут. Потом поможешь им высадиться.

Тамара стояла в коридоре, теребя желтый флажок.

— А ты, — сказала ей Антонина Семеновна, — собирайся. С первым же встречным отправишься в Горноуральск резервом.

И с недоумением глядя в лицо проводнице, добавила:

— Ух, и зверюга же ты, Тамарка!

До отправления из Москвы оставалось два с лишним часа, и дядя Федя, чтоб скоротать время, рассказывал мне свои истории. Я слушала их и думала о том, какой замечательный дар у дяди Феди. Я даже посоветовала, чтоб он записывал самые интересные свои рассказы.

— Пробовал, — усмехнулся дядя Федя. — Совсем иное получается.

— Давай я запишу! — пришло мне в голову. — Ты говори, а я буду записывать.

Сбегала в свое купе за бумагой, остро зачинила карандаш и торжественно уселась за столиком возле своего учителя.

— Ну, начинай…

Дядя Федя растерянно посмотрел на меня. Чтоб не смущать его, я склонилась над листом, готовясь записывать.

Дядя Федя кашлянул. Я подумала и поставила на листе значок — абзац, похожий на маленькое письменное «г». Я видела, что Борис, сочиняя заметки, так обозначал каждую красную строку.

Дядя Федя молчал. Я осторожно скосила на него глаза. Он сидел задумчивый и грустный.

— Нет, Танюша, — проговорил тихо. — Ничего мы с тобой не запишем… Тут затрепыхалось, — он легонько шлепнул ладонью по левому карману кителя, — сюда подкатило, — шлепнул по воротнику, — ни одного слова не знаю чего говорить, и так и далее… — безнадежно махнул он рукой.

— Это потому, что ты волнуешься, — утешала я его. — А когда ты будешь спокоен…

— А когда будешь спокойный — ничего по-хорошему не расскажешь, — покачал головой дядя Федя. — Сколько раз замечал.

Я задумалась над этим трудным положением.

— Ладно, Таня, иди отдыхай, — неожиданно предложил дядя Федя. — Я тоже прилягу пока.

Я пошла, но он остановил меня.

— Слышь-ко, Таня… Поглядел я нынче, в чем ходит Наташа. Ботинки-то совсем разваливаются… и так и далее… И валенок, поди, к зиме нету?

— Нету.

— Ты вот что… Приедем в другой раз — скажи ей: пусть подкопит денег, купит какого-никакого трикотажу, и мы выменяем ей валенки по дороге.

— Спасибо, дядя Федя!

Как жаль, что я не могу сообщить об этом Наташе сейчас же. Сегодня она встретила нас, но посидела недолго — надо было заменить кого-то в госпитале. Мы наскоро перекусили, и я пошла ее проводить. На привокзальной площади гулял холодный ветер, и, пока мы ждали трамвая, Наташа все время била нога об ногу: старенькие ботинки не грели. Я еще подумала — как она будет зимой? И вот опять дядя Федя пришел на помощь.

— А у тебя валенки есть? — спросил он.

— Есть, подшитые.

— То-то. Ну, иди, я прилягу чуток…

К нам в вагон вместе со мной влезли уборщицы. Они заглянули в купе и увидели Клаву.

— Все читаешь? — спросила одна. — А где Тамарка?

— Нету ее.

— А где она?

— Уехала домой резервом.

— Ничего не наказывала?

— Нет.

Уборщицы недоуменно переглянулись.

— Может, велела передать чего, ты вспомни…

— Ничего не говорила, — ответила Клава и склонилась над книгой.

— А на другой раз приедет?

— Не знаю.

Уборщицы не уходили.

— Да ты разъясни, Клавушка, толком. Мы ведь ей материи двадцать метров давали… Шутка ли…

Я ушла в купе, раздумывая, жалеть этих женщин или нет. Может, у них ребятишки дома голодные, а может, они злоупотребляют, как Тамара.

Интересно, что сейчас делает Витька? Мы ведь с ним так и не мирились после того случая с больной бабушкой. Но сегодня утром он заводил мою баркаролу.

От нечего делать я пошла со специалкой по составу, поглядывая на плафоны, не раскрылись ли в дороге. Дверь Витькиного купе закрыта. Маруси не видно. Сидит и вяжет чулок ее напарница — Елизавета Ивановна. Я ее теперь тоже знаю, потому что Маруся, Клава и Елизавета Ивановна после отъезда Тамарки втроем обслуживают два вагона — этот и наш.