Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой - страница 48
Посидела с ней, поговорила и пошла дальше. В тамбуре следующего вагона остановилась. Смотрю сквозь стекло на улицу. Напротив заправляют водой состав. Из шланга хлещет струя, у вагонов — лужи. Вот замерзнет все это, и будут люди подскальзываться. Неужели нельзя поаккуратнее?
Я хотела открыть дверь и сказать об этом заправщику, но услышала приближающиеся шаги. Из вагона в тамбур вышел тот военный, с наганом. Не заметив меня, раздвинул дверь, чтобы перейти в другой вагон, но тут я его окликнула:
— Здравствуйте!
Он быстро повернул ко мне голову. Лицо его было напряженным, глаза блестели. Узнав меня, он поднял одну бровь, поводил ею, и, взглянув вдоль коридора, шагнул в мою сторону. Я оказалась в тисках. В лицо мне ударил запах вина и табака. Я почувствовала противные мокрые губы на своих щеках, шее… Мне стало невыносимо страшно и стыдно.
— Вот она… Вот она где… Сама пришла… — шептал он мне в ухо и все обиднее прижимал меня в углу, давил на мои плечи…
На какой-то миг от дикого страха у меня потемнело в глазах, и я чуть не упала под натиском. Но собрала все силы, выдернула из этого страшного кольца руку, оттолкнула и со всего маху ударила мужчину по щеке.
Он отшатнулся, зажал щеку ладонью, мгновение смотрел на меня озверелыми глазами и бросился снова.
— Не трожь! — хрипло сказал кто-то, встав в дверях тамбура.
Человек с наганом выпустил меня, повернулся и глаза в глаза встретился с Антониной Семеновной. У нее было багровое лицо, мутный взгляд. Она нетвердо стояла на ногах, хватаясь за стенки.
— Иди проспись! — придя в себя, коротко приказал ей мужчина.
— Я просплюсь, я просплюсь, — пробормотала Антонина Семеновна, и мне снова стало страшно. «Сейчас уйдет…» — с ужасом подумала я.
Но она вдруг, сделав над собой усилие, повернулась, схватила меня за руку, дернула к себе и, в упор глядя на мужчину, проговорила хрипло:
— Не дам! Сам иди отсюда. Слышишь?
Он опешил от неожиданности, посмотрел на нее с удивлением. Одна щека у него пылала. Потом расхохотался, сделал мне рукой «буку» и, открыв дверь своим ключом, спрыгнул на землю.
27.
Сегодня праздник — Седьмое ноября. В вагонах — оживление. Пассажиры с утра ходят из купе в купе, договариваются. На стоянках выскакивают, покупают всякую еду: яички, огурцы, жареных куриц.
— А як же? — смеется пожилой человек с дымящейся картошкой в руках. — Сегодня дюже гарный праздник, двойной.
— Почему — двойной?
— А як же? Вчера наши Киев отбили, от Днипра гонят супостатов.
Предприимчивые торговки не растерялись, наварили к этому дню бражки и теперь из-под полы продают бутылки с мутной жидкостью.
— Чего намешала, бабка? — подозрительно разглядывая бутылку на свет, спрашивает молодой однорукий военный.
— Пей, парень, не бойся, — опасливо оглядываясь, хвалит свой товар старуха и сует бутылку сержанту под мышку.
Все это оживление, веселые разговоры и праздничные хлопоты наконец доходят и до меня. Настроение улучшается, мне даже хочется приготовить сегодня к обеду что-нибудь повкуснее, побаловать дядю Федю.
«Приготовлю побольше, — думаю я, — позовем Клаву, Витьку… Антонину Семеновну…»
Снова все дрожит внутри. Словно наяву вижу напряженное лицо с блестящими глазами, чувствую тяжесть на плечах…
Не буду думать об этом. Нехороший, противный человек. А еще с наганом!
— С праздником, Танечка!
В дверях Клава, в руках у нее веник, обернутый влажной тряпкой.
— И тебя тоже. Давай вместе сделаем уборку.
— Да что ты, я сама, — отказывается Клава, но я решительно беру у нее веник.
— А ты возьми другой и иди ко мне навстречу с того конца! — даю ей команду.
После отправки Тамары работы у Клавы прибавилось. Дежурить приходится дольше. Вчера я тоже помогала ей.
Пассажиры весело заговаривают со мной.
— Давай, дочка, обиходь нашу хату, — говорит пожилой украинец. — А як же? Праздник сегодня, в гости к нам приходи.
— Спасибо!
— Милости просим с нами позавтракать, — приглашает женщина с ребенком на руках. Он со свистом сосет из чекушки молоко.
— Спасибо!
— Может, времячко выберешь, так приходи к нам, Таня, за праздник чокнемся в обед, — приглашает однорукий военный и кивает на три мутные бутылки, откровенно стоящие на столике.