Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой - страница 49
— Б-р-р-р, — говорю я. — Не хочу!
— А кто ее хочет? — соглашается сержант. — Ревешь, да пьешь.
Пассажиры дружно смеются.
В середине вагона мы сталкиваемся с Клавой.
— Слушай, — говорю ей. — Я сегодня приготовлю праздничный обед. Мы с дядей Федей приглашаем тебя в гости.
…— Стряпаешь?
Я быстро оглянулась, ножик выпал из рук. Вместе с Антониной Семеновной наклонились, чтоб поднять его.
— Боишься меня, что ли? — тихо спросила она и заглянула мне в глаза.
— Нет…
Она села, кутаясь в большую пуховую шаль.
— Сердишься?
— Нет…
Антонина Семеновна придвинулась к столику, облокотилась на него и стала задумчиво смотреть в окно.
— Слушай, Таня, — заговорила тихо. — Ты теперь опасайся его. Не попадайся на глаза. Слышишь?
— Слышу…
— Приедешь в Москву и беги к дяде Феде, или к сестре уезжай, или еще куда. Слышишь?
— Слышу…
Она глубоко передохнула, обеими ладонями подперла подбородок. Потом снова обернулась ко мне.
— Ты ему в рожу съездила?
— Да…
Глаза ее оживились, губы разошлись в недоброй улыбке.
— Мо-ло-дец! — проговорила она и, хохотнув, хрипло закашлялась. — Сколько уж оплеух получил, а все неймется.
— Кто он?
— Начальник опергруппы.
— Зачем он ходит в наш состав?
Антонина Семеновна ответила нехотя.
— Не только в наш. Ходит, проверяет. Так положено. Время военное.
Снова наступило молчание.
— Антонина Семеновна, — волнуясь, проговорила я.
— Чего?
— А зачем вы ему поддаетесь?
Она посмотрела на меня растерянно, потом, вздохнув, усмехнулась; во взгляде ее появилось недоумение, любопытство.
— А правда — зачем? — спросила и хрипло рассмеялась. — Молодец ты, Танюшка! — хлопнула меня по плечу и встала.
— Антонина Семеновна, — торопливо сказала я. — Сегодня праздник, приходите к нам обедать.
Она улыбнулась, кивнула.
— Приду. И принесу консервы колбасные, американские.
Дядя Федя читал газету, когда я заглянула в его купе.
— Проходи, проходи, Таня, — обрадовался он.
Я рассказала ему об обеде и о приглашениях.
— А как рассядемся? — спросил дядя Федя.
— Мы с Витькой будем стоять, а вы трое сидеть.
— Ну, что же. Хорошо придумала. Праздник есть праздник.
Бегу к Витьке.
— Приходи к нам обедать.
— Чего?
— Приходи, говорю, к нам обедать. К двум часам. Понял?
— Нули, — качает головой Витька. — Не понял.
Смеясь, машу на него рукой и бегу к себе. Пригласила еще Марусю. Как-нибудь уместимся!
В нашем вагоне уже слышится песня. Это сержант-инвалид не дождался обеда.
откинув голову и закрыв глаза, с чувством выводит он.
со слезами в голосе подпевает ему женщина, тихонько похлопывая по боку спящего ребенка.
Из купе с книгой в руках выскакивает Клава и скрывается в тамбуре. Наверно, зачиталась и забыла подбросить в топку угля.
Напротив моих дверей стоит женщина. Замечаю настороженный, напряженный поворот ее головы в сторону тамбура.
— Там кричал кто-то, — говорит она.
Я бросаюсь в тамбур. Оглушает лязгающий, близкий перестук колес. Средние двери вагона открыты. В их проеме почти на обледеневших фартуках лежит на боку мальчишка и как загипнотизированный смотрит на мелькающие внизу рельсы и шпалы. Клавы нет.
Срываю стоп-кран. Вагон встряхивает, мальчик вылетает на фартуки. Хватаю его за ноги, тяну.
И тут он кричит, будто прорвалось в нем что-то. Это даже не плачь, а вой.
В тамбур вбегает женщина с побледневшим лицом. Увидев мальчишку, бессильно прислоняется к стене.
Ничего не соображая, бросаю мальчишку ей в руки и выпрыгиваю из вагона…
Белый, белый снег… Первый пушистый снег…
Спотыкаясь, поскальзываясь, бегу в конец состава, упираюсь в холодные бока вагонов. Сзади еще кто-то бежит. И впереди соскакивают с подножек. Скорей, скорей… Вот уже последний вагон, а дальше… Боюсь смотреть дальше, гляжу под ноги, считаю шпалы: раз, два, три, четыре…
Что-то теплое, мягкое опускается мне на плечи, на грудь. Вижу зубчики пуховой шали.
— Таня — кто?
— Клава…
— О-о…
Что-то заставляет меня повернуть голову. У километрового столбика, корешком к нему, прибилась книга. Ветер быстро-быстро перебирает ее листы. Сворачиваю, опускаюсь на колени. Беру книгу. Глазами выхватываю строчки на странице с загнутым уголком.