Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой - страница 8

— Та-ак, — сказал дядя Федя. — Все в порядке.

Я хотела спросить его про эту стрелку, но над головой у меня щелкнуло, и послышалась песня:

Это начал работу поездной радиоузел.

В дверях, смущенно поглядывая на меня, встала проводница, та самая, что впустила нас с Борисом в вагон.

— Спросить хочу, Федор Тимофеич, — сказала она. — Ужинать с нами будете или уж теперь сами готовить станете?

Дядя Федя посмотрел на меня, я на него. Вспомнила о свертке с вареной картошкой и хлебом. Достала его с верхней полки и развернула на столике.

Дядя Федя крякнул.

— Ладно, Клава, мы уж сегодня сами сготовим на плитке…

Клава ушла, а дядя Федя вынул из-под лавки картонную коробку, взял из нее целую пригоршню крупных неподмороженных картофелин, из ниши — кусок шпика, лук, и я почувствовала, как проголодалась.

— Пожарим картошку или похлебку сварим? — спросил он.

— Лучше похлебку, — живо отозвалась я, потому что уже несколько дней не ела супу. Продукты у нас с Борькой вышли, и мы сидели на чае.

— Похлебку так похлебку, — согласился дядя Федя и стал чистить картошку.

— Дайте я начищу.

Он опять согласился:

— Давай чисть.

А сам нарезал мелко сало, лук и стал приспосабливать плитку к щитку.

Ах, какая это была похлебка! Я ела, обжигаясь, и думала о Борьке. Пообедал он в столовой или опять пьет чай без сахара?

Из репродуктора послышалась знакомая мелодия. Итальянская баркарола. Я заслушалась, забыв о похлебке.

пел Сергей Лемешев, и я вспомнила вечер, когда мы впервые проиграли дома на патефоне такую пластинку. Тогда еще была жива мама. Она мне рассказывала о Венеции, о чудесных песнях гондольеров. Борьке тоже понравилась баркарола, но патефон пришлось продать и пластинки тоже.

— Ешь, простынет, — дядя Федя пододвинул чашку, из которой мы ели.

— На этом, граждане пассажиры, радиоузел заканчивает свою работу, — объявил мужской голос.

Вскоре мимо нашего купе кто-то прошел, и дядя Федя крикнул:

— Достал, нет?

Человек вернулся и облокотился на дверную ручку. Это был высокий нескладный парень с озорными глазами. Он с интересом глядел на меня, потом перевел смешливый взгляд на дядю Федю. Мне казалось, он обязательно скажет сейчас что-нибудь такое, что смутит нас обоих.

— Достал, говорю, нет? — снова спросил его дядя Федя.

Парень, глядя на меня, ответил:

— Нули!

И ушел, еще раз выразительно поглядев в мою сторону.

— Кто это? — обратилась я к дяде Феде.

— Витька, радист наш.

— А «нули» — что?

— Привычка у него такая, вместо «нет» «нули» говорит, дурень.

Мы так наелись, что мне захотелось спать. Дядя Федя достал из верхней ниши матрац, подушку, принес от проводников белье.

— Тут тебе наволока, одна простынь, другая… полотенце… и так и далее… Давай будем налаживать на второй полке.

Я быстро застлала свою постель.

— Отдыхай, а я пойду перед ночью проверю все…

— Концы проверите? — деловито справилась я, собирая посуду, сметая со стола крошки.

— Чего?

— Концы, говорю, проверите, как скручены?

— Какие еще концы? — удивился дядя Федя.

— Ну, между вагонами, чтоб горело, — объяснила я, поражаясь, что он не понимает, о чем разговор.

— Перемычки между вагонами, а не концы, — сказал дядя Федя и ушел.

«А Борька говорил «концы, концы», — собираясь идти мыть посуду, думала я. — Сам не знает, а других учит».

В дверях купе кто-то встал. Я оглянулась и увидела знакомого сержанта. Он широко улыбался мне.

Я тоже улыбнулась.

— Значит, это ваше место работы и ваше местожительство? — оглядывая купе, сказал он.

— Да. Мы здесь с дядей Федей помещаемся.

— Куда это он проследовал?

— Он пошел концы… перемычки скручивать между вагонами.

— А-а-а, — протянул парень и сел на краешек скамейки.

Я хотела идти за водой, но раз он сел — неудобно же.

Я тоже присела.

— Откуда сами будете? — разглядывая меня, спрашивал парень.

— Из Горноуральска.

— Мамаша у вас есть, папаша… или кто?

— Папа у меня давно умер, а мама полтора года назад.

— С кем же вы проживаете?

— С братом.

— Старше вас?

— Да, конечно. Ему уже двадцать.

— А вам, стало быть…