Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой - страница 9

— Ну-ко, посторонись!

Дядя Федя оттеснил парня в коридор и сказал ему:

— Хватит лясы точить. Люди добрые спят уже.

Парень мгновенно исчез, а мне стало очень неловко. Можно было просто сказать, что поздно уже, пора спать, а дядя Федя уж очень грубо… Наверное, сержант обиделся.

Дядя Федя хмуровато взглянул на меня.

— Ты не очень-то с ними цацкайся.

— Но если человек зашел поговорить, сел на минуточку…

— При мне что-то не заходил поговорить.

Я промолчала, подумав про себя, что если дядя Федя в купе, так третьему-то и сесть некуда.

Обиженная ушла мыть посуду. Неужели мы поссорились с дядей Федей? В самый первый день. Но ведь он не прав. Нельзя так с людьми обращаться.

Идя обратно, заглянула в купе проводников. Огородив руками книгу, Клава медленно водила глазами по странице и, видимо, шептала про себя то, что читала.

Я стояла долго. Мне хотелось, чтоб она меня увидела и позвала, — пусть дядя Федя немного остынет. Но Клава так и не оторвалась от книги, а я не решилась ее окликнуть.

Дядя Федя сидел за столиком и очищал ножом конец проволоки.

— Залазь, Таня, — сказал он совсем не сердито. — Отдыхай, спи… и так и далее…

«Наверное, завтра извинится перед сержантом, — радостно подумала я. — Сам понял, что зря нагрубил человеку».

— Спокойной ночи, дядя Федя!

— Спокойной ночи! — ответил он и подоткнул под мой матрац угол спустившегося одеяла.

В купе становилось светлее. Я могла уже рассмотреть щиток. На белых кругах копошились бессонные стрелки. Мне показалось — они теряют силы, вот-вот упадут.

Дядя Федя повернулся на узкой полке, открыл глаза. Увидев мою свесившуюся голову, проговорил: «Светает!» — и, привстав, выключил рубильник. Стрелки метнулись вверх, радостно задрожали, словно их спасли от неминуемой гибели.

— Пусть теперь батарея заряжается, — сказал дядя Федя. — А ты спи. Рано еще.

Мне и в самом деле хотелось спать. Я повернулась к стенке, укрылась одеялом и тотчас крепко уснула.

Когда проснулась, в купе было совсем светло. Поезд стоял. За окном слышались голоса.

Я взглянула туда. Ой, сколько народу! Целая толпа. Все больше женщины с низко повязанными платками. Кажется, не русские. А среди них снуют мужчины, много военных. Это наши пассажиры выскочили что-нибудь купить.

Что тут продают? Я всмотрелась хорошенько и ахнула! Конечно же, это масло на капустных листках. Тоненькие лепешечки из него держала чуть не каждая женщина. Пассажиры лезли в карманы, отсчитывали деньги, забирали масло и бежали по рынку дальше, заглядывая в ведра, в чашки, в корзинки. А в них были и соленые огурцы, и горячая картошка, и семечки. На тарелках вытягивали вверх ноги жареные куры, в бутылках белело молоко, желтел мед. А вареных яиц сколько!

У меня закружилась голова от всего этого.

Надо и мне бежать туда! Купить всего. После плеврита врачи велели брату есть масло и мед.

Я стала торопливо натягивать на себя Борькин свитер. Запуталась в рукавах. Сдернула его и, не слезая с верхней полки, стала открывать окно. Оно плохо поддавалось. Еле-еле образовалась щель, в которую я смогла просунуть голову.

— Тетя, тетечка! — отчаянно крикнула я пожилой татарке, пробегающей мимо вагона с целым ведром лепешек из масла. — Мне, пожалуйста, пять штук. Я не успею выйти, я отсюда подам вам деньги.

Женщина радостно закивала и, поставив ведро на колено, стала отсчитывать лепешки. А я в это время рылась в своей сумочке. Сколько у меня? Сто… Сто тридцать… Сто восемьдесят! Хватит. Ведь лепешечки совсем тоненькие.

Зажав деньги в руке, крикнула женщине:

— А как мы разменяемся? Мне не достать до вас.

И вдруг увидела Витьку — радиста того длинного, что заходил к нам в купе.

— Витя, Витя!

Он посмотрел на меня веселыми глазами, подошел поближе.

— Помогите нам, пожалуйста! — кричала я из окна. — Она мне должна передать пять порций, а я ей деньги. И никак не можем, не достать!

Витька чуть пожал плечами и, склонившись над ведром, стал выбирать лепешки потолще.

— Э-э! Не рой, — отводила его руки торговка.

Он подал мне все пять лепешек. Какие симпатичные! С отпечатками пальцев. А как пахнут!

— Сколько должна? — крикнула я женщине.