Отвоёванная весна - страница 10

Наконец, наступил рассвет. На горизонте по-прежнему никаких признаков леса.

Неужели сбились с пути?

Впереди село. Сразу же за ним, словно синяя туча, - густой темный лес.

В селе тишина. Чапов дает два выстрела из пистолета. Ждем пять минут. Тихо. Значит, немцев нет.

Вытянувшись цепочкой, подходим к околице. Солнце, задернутое тучами, уже поднялось, но странно, в селе никаких признаков жизни: ни дымка над крышами, ни женщин у колодца, ни ребятишек.

Идем по селу. В грязи на улице разбросан домашний скарб: серый ватник, полотенце, ярко расшитое красными петухами, сковорода, глиняная кринка.

Улица круто сворачивает вправо. Огибаем хату и невольно замираем: перед нами пепелище. Сиротливо стоят опаленные огнем деревья. Громоздятся кучи кирпича, покрытого сажей. У остова обожженной пожаром печи несколько обуглившихся трупов. А чуть поодаль - поломанный детский трехколесный велосипед. За огородом, на лугу, в тележной упряжке пасется лошадь. Она неторопливо жует увядшую траву, и ее спокойный, такой привычный вид еще резче подчеркивает безлюдье, изуродованные деревья, черные трупы.

Первым приходит в себя Рева. Резко говорит:

- Вот где наш фронт... Здесь сволочей бить...

Послышался глухой кашель. К нам подходит пожилой мужчина. Рыжая борода обрамляет крупное лицо. Мерлушковая шапка надета набок. Во рту потухшая трубка.

Меня поражают его глаза: потускневшие, с красными прожилками, они наполнены непомерно большим, неизбывным горем.

- Добрый день, хлопцы.

Голос его звучит равнодушно. Что делает этот человек в безлюдной, выжженной деревне?

- Где фронт, отец? - спрашивает Пашкович.

- Фронт? - медленно, словно во сне, отвечает он. - Далеко. Наши Орел сдали...

Не может быть!.. Никак не могу я в это поверить. А собеседник уже забыл про мой вопрос. Смотрит на пожарище и через силу говорит:

- Пришли вчера... С черепами, с костями на рукавах... грабили, запалили, людей пожгли, ироды...

Выясняем у крестьянина, что это село Подлесное, что сам он здешний житель, и зовут его Максимом Степановичем. На вопросы отвечает коротко, скупо. Он переполнен горем. Ему хочется выложить нам, красноармейцам, все, что наболело, что мучит его, и он снова и снова рассказывает, как вчера в Подлесное ворвались каратели, как народ побежал в лес, а вот Нечипоренки не успели. Да где же им и успеть: мал мала меньше... Когда утром односельчане послали Максима Степановича в село, он услышал наши выстрелы и хотел было снова уйти из села, ко пригляделся к нам и подошел...

Больше от него ничего нельзя добиться. Он опять возвращается к своему рассказу и с болью в голосе говорит:

- Какая сила!.. Какая сила!.. Танки, пулеметы, орудия. А пехоты, как саранчи. Десять суток шли по дорогам, полям. Где хоронились они в той Германии? Когда же конец будет?..

Пашкович начинает горячо доказывать ему, что не чудо, а борьба, самоотверженная борьба всего советского народа победит врага, но у Максима Степановича широко раскрыты глаза, он по-прежнему держит во рту давно погасшую трубку и, кажется, не слышит прокурора.

Страх и горе измотали, обессилили этого человека. Много ли таких оглушенных мы еще встретим на своем пути?

И снова неотвязная мысль: что делать?..

Еще в Киеве я твердо знал, что по указанию ЦК партии во всех угрожаемых районах создаются подпольные райкомы. Они, конечно, должны быть и здесь. Только бы связаться с ними, и товарищи помогут ориентироваться, прорваться через линию фронта.

Пытаюсь еще раз хоть что-нибудь разузнать у Максима Степановича.

- У вас в селе были коммунисты?

- А как же.

- Все эвакуировались?

- Нет, зачем? Многие в армию ушли. Остальных вместе с активом секретарь в лес увел еще до прихода иродов.

Он явно что-то путает: уж очень это не вяжется с элементарной конспирацией... Нет, ничего толкового не узнаешь от него.

- А почему же вы сидите на печи? - резко спрашивает Пашкович. - Почему с ними не пошли? Почему оружие не берете?

- Оружие? - горько улыбается Максим Степанович. - Сейчас наш брат, пусть хоть с автоматом, против ихней силы и техники, что комар против бугая: хвостом шевельнет тот бугай, и комар даже конца своего не почувствует. Это тебе, милый человек, не гражданская война, когда и кол от плетня в дело шел...