Отвоёванная весна - страница 13

Еще и еще раз перебираю в памяти наш разговор с девушкой... Нет, она не может предать: с такой молодой, наивной непосредственностью рассказывала она о себе.

Жила она в Середине-Буде с матерью и братом Иваном. Брат старше ее на два года. Поступил в Тимирязевскую академию. Она кончила весной сельскохозяйственный техникум. Собиралась ехать в Москву держать экзамены и учиться вместе с ним. А тут война - и все прахом пошло.

Брата взяли в армию. Он прислал письмо из Москвы, три письма с фронта - и все. Не знала, что думать: ранен, в плену, убит?.. Пришли фашисты. Говорили - Красная Армия разбита, Москва взята. Голова кругом шла. Спасибо, соседка в Бошаровский заходила - поселок такой в лесу стоит. Там листовку читала - нашу сводку, принятую по радио. Одно запомнила соседка: Москва наша. А другие города перезабыла и только твердила, что показал ей листовку какой-то чудной парень с бельмом на глазу... Вот так и жила. Хотелось что-то делать, бороться, но что делать - не знала, да и страшно было. Часто приходила к тетке в Брусну. Та ее уговаривала: «Ты только начни - дело покажет». Но так ничего и не начала... Вдруг вчера пришла записка от брата, короткая, наспех написанная: ранен, попал в плен, его вывели из плена, он лежит в Подлесном, просит прийти. Бежала, ног под собой не чуяла. Даже первый раз за все время громко засмеялась в лесу. А в селе пожарище, весь этот ужас, и никто не видел Вани...

Нет, она не может быть предательницей.

- Хлопцы идут! - раздается громкий голос Ревы.

На дороге - Ларионов и Абдурахманов. Чапова нет.

- За смертью вас посылать! - набрасывается на них Рева.

Ларионов докладывает, что они благополучно добрались, хозяйка их хорошо встретила, усадила обедать...

- Смотри, комиссар! - теперь уже не на шутку негодует Рева. - Мы их ждем, пояса подтягиваем, а они обедают!.. Чапов где? - строго допытывается он. - Вареники доедает?

Ларионов все так же невозмутимо и обстоятельно рассказывает: когда они сидели за столом, хозяйка обмолвилась, будто сегодня видела на лесной дороге подорванную легковую машину с антенной. Чапов, услышав, даже есть бросил, тут же переоделся в гражданскую одежду и ушел с Таней. «Раз есть антенна, значит, и приемник», - заявил он...

- Неужели мы наконец узнаем о фронте? - вырывается у Пашковича.

- А вы где задержались? - спрашиваю Ларионова.

- Хозяйка готовила вам гостинцы, - отвечает он, протягивая небольшой мешочек. - Когда же собрались уходить, видим - немцы во двор входят. Мы назад. Хозяйка успела нас в конюшне запрятать. Там и сидели, пока немцы не ушли. Потом выпустила и говорит: «Скорей, скорей, они сейчас вернутся, молоко принесут кипятить». Мы и пошли... На обратном пути маленько заплутали, - сконфуженно добавляет он.

Мы еще не успели приняться за гостинцы, как является Чапов. На нем широченный, не по росту, пиджак и необъятные брюки. В руках прутик.

- Це приемник, товарищ лейтенант? Чи только антенна? - ехидно спрашивает Рева, показывая на прут.

- Не успел. Сняли. Самые важные части сняли, - с грустью говорит Чапов и зло отбрасывает прут в сторону. Потом садится рядом с нами и рассказывает. - Понимаете, товарищ комиссар, возвращаюсь от машины, вхожу в хату, а за столом сидят два фашистских офицера. Хочу незаметно юркнуть из хаты, но один из них, высокий такой, уставился на меня и глаз не опускает. Стою как пень, и вид у меня, надо думать, дурацкий. Что делать? Вдруг подходит ко мне хозяйка и ни с того, ни с сего ругаться начинает: «И в кого только такой уродился, прости господи! Весь день шлялся, а в хате воды нет. Ну чего стоишь?» И сует мне с Таней два ведра. Взяли ведра, вышли. Я воду набираю из колодца, а сам одним глазом смотрю назад. Вижу, высокий офицер стоит на крыльце и наблюдает за мной. Рука в кармане. Нет, не убежишь. А в хату страсть как не хочется возвращаться. Вылил воду из ведра, выругался - грязная, мол, вода - и снова набрал. Офицер по-прежнему стоит, не шелохнется. Ничего не поделаешь, вернулся, поставил ведра, а хозяйка снова на меня: «Дрова где? Господам офицерам, может, еще обед потребуется сварить, а в хате ни полена». Дает нам с Таней топор и веревку. «Сушняк, говорят, рубите. Сырья мне не надо». Идем к лесу. Таня бледная, как смерть. Только за первую сосенку зашли, шепчет: «Беги!» Я так припустил, как за всю свою жизнь не бегал.