Отвоёванная весна - страница 14

стр.

- Эх ты, радист! - дружески хлопая Чапова по плечу, замечает Рева. - Садись, браток, подкрепись гостинцами: после бега оно дуже полезно.

- Зачем, товарищ капитан? Пойдем к Еве обедать. Она ждет нас. А начнем есть - только аппетит перебьем. Тетушка, небось, наварила, напекла.

- Да ты что, в уме, землячок? К черту в пекло лезть?

- А шинель моя? Автомат? Ведь все там. Не могу же я вот в этом, - и Чапов растерянно показывает на свой костюм. - Да и немцы давно ушли, - уговаривает он. - Не задержатся они: их двое, вокруг лес.

- А может, правда, комиссар? - говорит Рева. - На пару фашистов счет пополним и по-людски выспимся?

К дому Евы подходим под вечер. Он стоит среди окруженной сосняком полянки, одной стороной примыкающей к лесной дороге. Проторенная тропинка тянется от дороги к дому. У тропинки лежит расстеленный на траве холст.

Несколько минут мы ждем в сосняке. Тишина. Дом кажется нежилым.

Дверь, наконец, открывается. Из нее выходит женщина лет тридцати. Из-под короткого серого ватника видно платье - синее в белый горошек. На ногах сапоги, измазанные глиной. В руках ведро и лопата.

Она неторопливо копает недалеко от колодца картофель и тихо напевает что-то.

Хозяйка, очевидно, одна. Даю знак Чапову.

- Ну вот, жив-здоров, значит, - радостно приветствует его хозяйка, - А мы с Таней уж всякое передумали. Заходи, заходи в хату.

Выходим из сосняка. Хозяйка приветливо здоровается с нами. Из хаты выбегает Таня, и они наперебой рассказывают нам, как переволновались за Чапова.

- Уж я было собралась идти за товарищем лейтенантом, - говорит Таня, - да офицеры не пустили. Испугались, видно: наспех выпили молоко и укатили.

- Да вы заходите, заходите, товарищи, - приглашает хозяйка. - Я сейчас.

Она отходит в сторону к начинает аккуратно перекладывать холст поперек тропы.

В сосняке раздается девичий голос:

- Домой, Машка! Домой!

На полянке появляется невысокая худенькая девушка и гонит перед собой козу. Заметив нас, не здороваясь, закрывает козу в сарае и уверенно входит в дом.

- Родственница? - спрашиваю Таню.

Она растерянно смотрит на меня:

- Нет... Первый раз вижу.

Странно. Уж очень по-хозяйски ведет себя эта девушка.

- Да что вы стоите, товарищи? Заходите, - снова приглашает хозяйка. Она кончила возиться с холстом и быстро взбегает на крыльцо.

Входим в хату: в первой комнате большая русская печь, белые занавески, на окнах ярко-красные цветы огонька, клеенчатая скатерть на столе.

На лежанке непринужденно полулежит девушка, пришедшая с козой. Она уже успела снять пальто к теперь читает книгу.

При нашем появлении девушка вскидывает на меня глаза. Большие, черные, пристальные, они опушены длинными ресницами, и над ними круто выгнутые брови. Темные косы тяжелым узлом собраны на затылке.

Чуть приподнявшись, девушка кивает головой и снова продолжает читать.

- А вы уже як дома расположились, - еле переступив порог, обращается к ней Павел Федорович.

- Я дома, - холодно отвечает девушка.

- Вы дочь хозяйки? - спрашиваю я.

- Нет, сестра, - бросает она, не отрываясь от книги.

Ева подбегает к ней, порывисто обнимает и, ласково гладя ее волосы, говорит:

- Да тут все свои. Не скрытничай, хитрунья моя... Знакомьтесь, товарищи: Муся Гутарева, учительница из Смилижа.

Девушка, сдвинув брови, удивленно смотрит на хозяйку. Таня растерянно переводит глаза с Евы на девушку и, не раздеваясь, садится на лавку у самого порога.

- Располагайтесь, товарищи, - приглашает хозяйка. - Сейчас обедать будем.

Она суетится у печи и спрашивает:

- Вы, слышала, к фронту пробираетесь?

- К фронту, - отвечает Пашкович. - Не знаете, где сейчас фронт?

- На прошлой неделе немцы взяли Вязьму и Одессу.

- Что это - фашистская листовка? - спрашивает Пашкович, очевидно, удивленный и этим уверенным тоном, и этой осведомленностью.

- Нет, зачем фашистская. Наша сводка.

- Наша? Откуда?

- Люди проходящие сказали.

- Какие люди?

- А кто их знает... Я не спрашивала, они не говорили.

Хозяйка выходит в сени. Мы невольно переглядываемся.

- Понял, комиссар? - взволнованно шепчет Рева. - Партизанский приемник работает, не иначе...