Пантелей - страница 8

— Вот тут, Саня, и попробуй поскучать. Не то слово, не скука, а, как бы назвать тебе, великая горячка, натуга каждодневная не покидает меня. Так, Саня, навеселишься, что и ночью о том же во сне видишь. Знаешь, Саня, есть особые учительские сны. Их, кроме учителя, никто никогда не увидит. Веселье-то наше в чем: сидишь и красным карандашом правишь, а в душе то радость, то огорчение, то в самый настоящий гнев войдешь. И что ни тетрадь — стоит перед тобой новый парнишка и плачет, улыбается, шалит. Эх, думаешь, сопливый ты мой парод. Эх, озорная армия. Долгие годы ходить мне с нами в походы. Вот, Саня, и воюю с ними и за них каждый день.

— Всё одни и одни вы тут, — сказал я.

— Не один. Никогда не один. Это кажется так — один. Если кто из нашего

брата почувствует одиночество, отвяжись, убегай, только не тяни. Убегай скорей. Тут привыкнуть нельзя. Тут надо прирасти душой и сказать себе – это моё. Я тебе расскажу, дружок был у меня, учились вместе. Романтик такой: «Давай в глушь, давай подальше, мы сеятели»,— и все такое прочее. Поехали мы с ним в глушь. Тошно было глядеть на него. С урока вернется в мелу, в чернилах, бледный, издерганный, в журнале клякс наставит. И пошло у него: «Мерзавцы! Подлецы! Да я их, да что они, изверги, делают со мной». Я говорю: «Довольно, Федорович, бросай это дело и езжай в город. Найди дело по себе, где романтика сама в руки лезет». — «Уедем, уедем!» — зовет он меня. Я говорю: «Мне бог иных талантов не дал, как быть учителем. Остаюсь».

— И не скучали? — спросил я.

— В скуке ли дело? Есть такие люди. В городе театры, музеи, музыка, а их в лес тянет. И тут только в лесу, глядишь, ожил человек, и красавец-то он какой, душа-то у него какая. Главное в нашем деле — ровное состояние души, воспитание невзыскательности для себя и умеренности во всем. И главное вот еще что: ты слышишь, как бушует ветер?

— Ну! — сказал я.

— Унять его можешь?

Я пожал плечами.

— То-то что нельзя. Детишки — это вешний ветер, унять его нельзя. Но и ветер мельницы крутит. Так и ребячью прыть на пользу можно направить. Вот какой закон я для себя открыл.

— А вчера вы сердитыми были, — сказал я.

Учитель нахмурился, но тут же внимательно поглядел на меня.

— Ишь ты, какой приметливый, — сказал он. — Бит бывал и оскорбляем, потому и запомнил. Да, прогнал мальчишку из класса. Надо было.

— В третьем классе и меня за ухо вывели в коридор, — вспомнил я.

— Полно, Саня, считать грехи мои. Я не святой.

Учитель поднялся и ушел к себе в комнату. Закрыв печи, я лег на кухне и долго думал о Семене Семеновиче, о нелегкой его работе; неприятно вспомнилось, как он смутился передо мной. Но он встал раньше меня и бодро крикнул:

— Проспали, Саня! Слышишь, как возятся на крыльце, того и гляди с петель сорвут. Открывай сорванцам.

Семен Семенович в тот вечер как бы открылся передо мной новой стороной жизни, той, в которую заглянет не всякий. Мне она открылась, и я благодарил старика за доверие. С этого дня он стал для меня роднее, и если до того он приглядывался к моей жизни, то теперь и я становился зорче к его судьбе. Мне стал понятнее его интерес ко мне, ничем не приметному парнишке, каких он учил сотни, может, тысячи. В тот вечер он как бы выговорился сполна или, быть может, смущен был своей откровенностью — мы неделю не беседовали с ним. Мы в одно время поднимались по утрам. Я уходил за водой и наливал ею бачок и умывальник. Затем я варил картошку, и мы торопливо ели ее, политую постным маслом. По две смены работал учитель и на час выходил подышать воздухом. Под вечер садился за проверку тетрадей. Скоро приходили ликбезники, и начиналась третья смена. В десять часов освобождался от трудов и тихо высвистывал «Сердце красавицы», довольный итогами дня. Раз он остановился передо мной, расставив ноги и уперев в бока руки.

— Слушай-ка, у меня идея, браток, — сказал он весело, за плечо подвел меня к столу и усадил. — Будешь учить ликбезников?

Я не ожидал такого предложения и растерялся, конечно.

— Я серьезно говорю, Саня. Грамота у тебя шла хорошо. Где затруднишься — а я зачем? Не подумай, что нагрузку хочу свалить на тебя. Я конь дюжой. Нет, черт возьми, это здорово бы. Александр Карпыч — звучит-то как!