ПАРК ПОБЕДЫ. Роман в рассказах - страница 49
– Кроссворды пиздатые на боевой листок выменял! – Довольный удачной сделкой, а ещё больше возможностью убить хоть немного времени, Сосновников снова садился за стол и сидел за разгадыванием головоломок минут сорок.
Когда звонил телефон, майор неспешно брал трубку. Грозно произносил свою фамилию, потом орал и матерился в трубку. Закончив разговор, он с чувством полного самоуважения напевал себе под нос: давай за нас та-да-да-да-да-да…15 – искал взглядом меня, требуя моральной поддержки, и я, бывало, малодушно улыбался ему.
Когда кроссворды надоедали Сосновникову, он лихо отдавал бойцу громкую, как перед строем, команду:
– А ну-ка… чайку организуй!
И мы пили чай. Разговор у Сосновникова заходил всегда о выслуге, которая у него уже была, но нужно было для увеличения пенсии ещё что-то там немного отслужить.
Потом Сосновников снова сидел неподвижно.
Словно неутомимый атлант, майор поддерживал морально-психологический дух войск. Со стороны он и в самом деле походил на изваяние.
В конце апреля, когда заканчивалась уже моя служба за штатом, в кабинет влетела Маша Максудова – библиотекарь и любимица всей бригады. Она тут же распахнула окно и запустила в кабинет весну.
– Димочка, привет! (Сосновникова звали Дмитрием.) Я к тебе Димочка!
– Привет, ласточка.
Мы втроём пили чай, но беседа велась только между старыми приятелями.
– Как Зинуля?! – спросила Маша майора, как я понял, о жене.
– Что ей сделается, – отвечал он неохотно.
– Как вообще поживаешь, Димочка?!
– Думаю переводиться в бригаду, на вышестоящую…
– Правильно, ты человек способный…
– Может, сухим буду приходить…
Максудова заговорщицки улыбалась, – знаю, мол, твою сухость, – но не продолжала разговор на эту тему. Будучи в лёгком романтическом настроении, надышавшаяся терпкого майского воздуха, она, наконец, задала Сосновникову философский вопрос:
– Дима, а что ты больше всего-всего хочешь в жизни?.. Ну, какая у тебя мечта?
Майор долго молчал.
Так долго, что Максудова даже зажмурилась от предчувствия чего-то необыкновенно прекрасного.
– В Сочи хочу съездить. Ни разу не был, а под боком ведь.
Глава 26
ПОВЕСТЬ РЯДОВОГО САВЕЛЬЕВА16
Первый день
В строю из семи новобранцев, в тёмно-сером стареньком пуховике, во главе с молчаливым капитаном я иду от станции уже километров восемь. Дорога сворачивает вниз влево. Я замечаю давно не крашенную табличку на изогнутом ржавом штыре: «Учебный центр в/ч ***»
За забором из бетонных плит, подходящим вплотную к постройкам, изгибистыми остовами нависают деревья, и сизые вороны срываются с ободранных веток.
Среди всех армейских воспоминаний зловещее, душу раздирающее «кар-р-рр-р» навещает меня особенно часто… Ни бой под Сержень-Юртом и изуродованные трупы десантников, ни в васильковом брезенте пермские омоновцы на аэродроме в Моздоке, ни кровоточащая культя Лёшки Маликова… Осень. Я помню запах той осени…
Из плохо освещённого пространства казармы навстречу выходят и выходят солдаты, их длинные огромные тени скачут по стенам просторного, как спортзал, помещения. Мы зажаты всем навалившимся и нашими страхами, но они настроены миролюбиво.
– Откуда, пацаны?.. – наперебой налетают обитатели казармы.
Эхом отдаётся ответ рядом стоящего парня: «…Питера-питера…»
Земляков не находится. Мы, потерявшие популярность, тупо озираемся. Затем в бесформенных, не по размеру шапках, слежавшихся мятых шинелях без знаков различия, одинаковые, как все только что переодетые в военную форму люди, попадаем в большой строй.
– Ста-на-вись, р-равняйсь, ир-р-ра, равнение на… средину… Товарищ капитан, рота на вечернюю поверку построена, заместитель командира взвода сержант Усошин…
– Анпилогов.
– Я.
– Перменев.
– Я.
– Савельев.
– Я…
Я вбегаю в морозную темень и сразу отстаю. Неумело намотанные куски плотной ткани причиняют боль ногам. Тусклый свет распахнутых настежь окон мрачно освещает одинаковые ряды двухэтажных зданий. Вчера вечером нас привели в казарму, когда было уже темно, и утром я совершенно не понимаю, где нахожусь и куда бегу. Леденящий воздух пронизывает хэбэшный камок.
Весь первый день я соскабливаю обломком стекла остатки затёртой краски с половых досок, а после ужина до поздней ночи пришиваю исколотыми пальцами к шинели погоны, шеврон и петлицы.