Переписка А. С. Пушкина с А. Х. Бенкендорфом - страница 7
С этой просьбой Пушкин обратился к Бенкендорфу письмом от 29 мая, и 26 июня 1830 г. получил ответ, в котором сообщалось о «соизволении» Николая I удовлетворить просьбу А. Н. Гончарова[49].
Пушкин благодарит Бенкендорфа за содействие в решении вопроса с бронзовой статуей письмом от 4 июля[50], в котором также сообщает, что на днях приедет в Петербурге и будет «иметь счастие» явиться к его превосходительству.
В письме от 9 января 1831 г. Бенкендорф уведомляет Пушкина, что царь читал «Бориса Годунова» «с особым удовольствием»[51].
В письме Бенкендорфу около (не позднее) 21 июля 1831 г. Пушкин признается в том, что «с радостию взялся бы за редакцию политического и литературного журнала».
Но больше всего ему хотелось бы «заняться историческими изысканиями в наших государственных архивах и библиотеках», чтобы «со временем исполнить <…> давнишнее желание написать Историю Петра Великого и его наследников до Государя Петра III»[52].
На самом деле, вопрос о работе в архивах был уже решен, и письмо к Бенкендорфу являлось лишь формальностью. Пушкин еще до этого письма встретился с Николаем I на прогулке в Царском Селе и обсудил с ним возможность получения доступа в архивы с целью написания истории Петра.
На письме Пушкина Бенкендорф наложил резолюцию:
«Написать гр. Нессельроде, что Государь велел его принять в Иностранную коллегию с позволением рыться в старых архивах.»
А в середине октября в очередном письме Бенкендорфу Пушкин демонстрирует восхитительное простодушие, предполагая, что и Собрание своих стихотворений[53] он может издавать «под собственную ответственность», как это было с публикацией «Бориса Годунова».
Бенкендорф в ответном письме не замедлит уточнить, что разрешение царя было разовым и относилось только к изданию трагедии.
Письмом Бенкендорфу от 24 ноября 1831 г. Пушкин, вспоминая оскорбительный пасквиль Булгарина годичной давности, в котором его прадед Ганнибал представлен был негритенком, «купленным матросом за бутылку рома», объясняет, каким образом стихотворение «Моя родословная», явившееся ответом на пасквиль Булгарина и оставшееся неопубликованным, разошлось в списках.
В конце 1831 г. в альманахе «Северные цветы на 1832 год» было опубликовано стихотворение «Анчар», вызвавшее неудовольствие Бенкендорфа, который в подчеркнуто официальном письме от 7 февраля 1832 г.[54] требует объяснений, почему это стихотворение вместе с рядом других напечатано без высочайшего разрешения?[55]
В тот же день, 7 февраля 1832 г., Пушкин пишет ответное письмо[56], в котором излагает свой взгляд на условия договоренности 8 сентября 1826 г. с Николаем I: «Я всегда твердо был уверен, что Высочайшая милость, коей неожиданно был я удостоен, не лишает меня и права, данного Государем всем его подданным: печатать с дозволения цензуры».
При этом он ссылается на то, что в течение прошедших шести лет стихотворения его печатались и перепечатывались и с разрешения обычной цензуры и никогда не возникало какого-либо неудовольствия по этому поводу. В завершение Пушкин просит личной аудиенции у Бенкендорфа. Встреча, судя по резолюции, сохранившейся на этом письме Пушкина, состоялась 10 февраля[57]. Во время разговора с Бенкендорфом Пушкин, по-видимому, более развернуто представил свои доводы с конкретными указаниями на осуществлявшиеся ранее публикации его стихотворений, пропущенные обыкновенной цензурой.
Представление, возобладавшее в советском пушкиноведении, что дело было не в нарушении установленного порядка, а в том, что Бенкендорф усмотрел в стихотворении «Анчар» антиправительственные аллюзии, не имеет достаточных оснований.
18-24 февраля 1832 г.[58] Пушкин пишет новое письмо Бенкендорфу, защищая свои права. Он указывает на то, что ему всегда было «тяжело и совестно озабочивать царя» рассмотрением отдельных стихотворений («стихотворными безделицами») и поэтому он обращался для их издания к обычной цензуре.
Не обходит Пушкин молчанием и возможные попытки истолкования стихотворения «Анчар» в таком духе, когда «под словом дерево будут разуметь конституцию, а под словом