Переулки страха - страница 37
Из слов его следовало, что один из пони был не вышколен должным образом, и хозяин его предупредил, что животное с норовом. Он бы и вовсе не решился одалживать этого пони, если бы не знал, как отлично миссис М. управляется с упряжкой. Когда компания добралась до Гудвуда, джентльмены покинули повозку, предоставив дамам возможность прокатиться в женском кругу. Этот самый пони, а может статься, и оба, вероятно, испугались чего-то, и не успела миссис М. взяться за вожжи, как животные шарахнулись в сторону. Ах, будь там довольно места, она бы смогла справиться с этой бедой, но, к несчастью, дорога была узка и путь преграждали ворота. Мужчины бросились к воротам, чтобы распахнуть их, но было уже поздно. Три леди сумели покинуть повозку почти сразу же, но миссис М. пыталась остановить бешеных пони, и лишь поняв, что мужчины не поспеют, выскочила из экипажа – в тот самый миг, когда пони врезались в ворота. Прыжок ее запоздал, и она ударилась головой о землю. Волосы ее были украшены старомодной тяжелой заколкой – эта-то заколка и вонзилась ей глубоко в череп, когда она ударилась затылком. Герцог Ричмондский, оказавшийся свидетелем этой трагедии, подбежал к ней и положил ее голову к себе на колени. «Боже милостивый, мои дети!» – таковы были последние слова, которые успела проговорить бедняжка. По распоряжению герцога ее отнесли в ближайшую гостиницу, где и стремились оказать любую помощь – и медицинскую, и духовную.
В шесть часов вечера, когда моя жена оказалась в конюшне и встретила, как мы теперь понимаем, не свою сестру, но лишь ее бесплотный дух, миссис М. единственный раз попыталась хоть что-то вымолвить – безуспешно. Она в торжественной и безмолвной тоске обводила глазами комнату, словно пытаясь узреть кого-то из родных или друзей, – но никого не видела. Мы с мистером Пиноком поехали в Гудвуд на двуколке и прибыли туда в два часа пополуночи, как раз в тот момент, когда моя свояченица скончалась. За все время она пришла в сознание лишь один раз – тогда, в шесть вечера, когда силилась вымолвить хоть слово. Она была одета в черное шелковое платье.
После того как все имущественные дела миссис М. были улажены, сироткам, увы, не осталось почти ничего. Отец миссис М., человек обеспеченный, взял внучек к себе. Но вскоре и он скончался, все имущество перешло к его старшему сыну, который быстро расточил свое наследство. Два года бедные дети переходили от одного родственника к другому – девочки жили горькой жизнью, практически не имея собственного дома.
У меня самого большая семья, и ее нужно как-то кормить, а дела мои в коммерции шли не слишком блестяще, оттого-то я и спорил все время с собственным сердцем – ибо судьба сироток не могла не тревожить меня. Я уже почти решился принять девочек к нам, когда мне пришлось отправиться по делам в Брайтон. Вопрос настолько не терпел отлагательств, что выезжать мне пришлось в ночь.
Я покинул Богнар чудесной зимней ночью в крытой двуколке. Великолепные сугробы лежали повсюду, и ветер играл искрящейся поземкой, то сметая ее в белые вихорьки, то вновь разметая. Щеки мои пылали: их жалила морозная пыль, рассыпанная в воздухе. За компанию я прихватил своего милого пса Боца (полное имя – Боцман). Он развалился на свободном сиденье под грудой ковриков и сурово моргал, сохраняя бдительность.
Между Литтлхэмптоном и Уортингом лежит одинокая дорога – через местность пустынную и безрадостную, и снег высотой по колено сверкал в лунном сиянии. Было настолько уныло, что я решил поговорить хоть с Боцом, лишь бы нарушить тишину звучанием человеческого голоса, пусть и своего собственного. «А кто у нас тут хороший? – сказал я. – Боц хороший!» – и погладил его по голове, но вдруг заметил, что пес как-то вздрогнул и сжался под ворохом теплых пледов. В тот же миг конь рванул и шарахнулся, чуть не уронив нас всех в придорожную канаву.
Я посмотрел вперед. Перед моей лошадью медленно шла женщина, одетая в белоснежную мантию – такой белизны, что одеяние словно бы чуть светилось среди снегов. Голова дамы была непокрыта, волосы, взлохмаченные и спутанные, резко чернели на фоне белых одежд.