Переулки страха - страница 38

Я был весьма удивлен, встретив глухой зимней ночью даму, одетую столь легко, откровенно не по погоде, и не очень понимал, что мне делать. Несколько оправившись от потрясения, я окликнул ее, предложил ей помощь и спросил, не желает ли она прокатиться вместе со мной. Ответа не последовало. Я погнал чуть быстрее, конь мой испуганно моргал, его колотила дрожь, а уши он отвел назад – животному было отчего-то очень страшно. Но фигура по-прежнему продолжала идти чуть впереди. На миг меня пронзила догадка: не лихой ли то человек переоделся женщиной, чтобы ограбить меня, и вот прямо сейчас злоумышленник ждет удобного момента, чтобы вырвать у меня поводья из рук? С этой мыслью я сказал своему псу: «Глянь-ка, Боцман, кто это у нас там идет?» – но собака тряслась от ужаса. Вот мы выехали на перекресток.

Полный решимости встретиться с опасностью, я остановил коня. Боца из двуколки пришлось вытаскивать за уши. Мой Боц был отличным псом – он не трусил ни перед кем, ловил крыс и не боялся недобрых незнакомцев, но в эту ночь он метнулся обратно, забился вглубь двуколки и скулил, спрятав морду в лапах. Я пошел вперед, прямо к фигуре, стоявшей у головы моего коня. Дама повернулась ко мне – и я увидел перед собой Харриет, бледную, спокойную, и мертвое лицо ее было прекрасным, как никогда при жизни. Вообще-то я не из робких, но в этот момент был близок к обмороку как никогда. Харриет смотрела мне в глаза – пристально, молчаливо и участливо. Я понял, что встретился с ее духом, и в тот же миг на меня снизошел великий покой, ибо я знал, что вреда мне от нее не будет. Когда дар речи вернулся ко мне, я спросил Харриет, что ее тревожит. Она все глядела на меня, не отводя пристального холодного взора. Затем я понял: ее тревожит судьба дочерей.

«Харриет, – спросил я взволнованно, – ты беспокоишься о своих детках?»

Ответа не последовало.

«Харриет, – вновь заговорил я, – если ты про девочек, то не бойся. Я возьму это на себя. Покойся с миром».

И вновь никакого ответа.

Я вытер холодный пот со лба. В тот же миг видение исчезло. Я был один средь заснеженных полей. Ветерок с нежной прохладой овевал мое лицо, а холодные звезды сияли в далеком темно-синем небе. Пес мой подполз ко мне и украдкой лизнул мою руку, словно умолял: добрый мой хозяин, не сердись, ведь я служил тебе верой и правдой до этого раза.

Я принял детей в свою семью – и растил, пока они сами не смогли позаботиться о себе.

О ты, скорбящий по душе родной,

Что муке предается неземной,

Не упрекай Всевышнего за пытку.

Ему видней, Он знающий, благой.

В церкви Святого Варнавы завершилась вечерня. Священники, поклонившись алтарю, проследовали в сакристию. Мальчишки-хористы наперегонки пролетели через алтарную часть и расселись на скамьях. Швейцарский гвардеец в пышном своем мундире прошел по южному проходу, гулко стуча посохом в пол каждый четвертый шаг. За ним следовал монсеньор К., искусный проповедник и просто хороший человек.

Я сидел у самой алтарной преграды и обернулся к западному крылу храма, и не один я. Пока прихожане рассаживались, шум и шорох наполняли пространство церкви; проповедник взошел на кафедру – и орган смолк.

Органист церкви Святого Варнавы вызывал мое искреннее уважение. В науке я чего-то стоил, но в музыке чувствовал себя профаном и все же не мог не оценить холодную и рассчитанную красоту его игры. Кроме того, он, как истинный француз, следовал в своей игре хорошему вкусу – и вкус этот царил безраздельно, гармонично, величаво и сдержанно.

Но сегодня уже с первого взятого им аккорда я почувствовал: что-то изменилось.

Непоправимо изменилось. Обычно во время вечерни орган поддерживал чудесный хор, но нынче с западной галереи, где и высились трубы органа, тяжелая, кощунственная рука время от времени ударяла по клавишам низкого регистра, перебивая и сминая невинные, светлые голоса. Это нельзя было назвать обычным случайным диссонансом – и музыкант, очевидно, хорошо знал свое дело. Раз, и еще раз, и снова – и вот я поневоле вспомнил, как читал в книгах по архитектуре об обычае освящать хоры сразу же после того, как их выстроят, но неф, который мог быть закончен и полвека спустя, часто так и оставался неосвященным; я рассеянно гадал, не случилось ли что-то подобное и с церковью Св. Варнавы, а раз так, то не могла ли какая-нибудь сущность – из тех, которым нечего делать в святом месте, – проникнуть в храм и самовольно захватить западную галерею. И о таких случаях мне тоже приходилось читать, но уж, конечно, не в книгах по архитектуре.