Переулки страха - страница 40

Я уже говорил: храм Св. Варнавы был построен относительно недавно. Церковь эта небольшая, светлая – всю ее можно окинуть одним взглядом. Органная галерея пронизана солнцем, бьющим из длинных прозрачных окон, не затемненных витражами.

Кафедра располагалась в центре, поэтому, если я смотрел на нее, то неминуемо видел и все, что происходит в западном конце галереи. Органист вполне мог уйти, вернуться и уйти опять, просто я неправильно рассчитал время между его первым и вторым появлением. Ничто не мешало ему вернуться через одну из боковых дверей. Что же касается этого взгляда, полного ненависти, то все просто: мне померещилось. Померещилось – и я просто мнительный неврастеник.

Я осмотрелся. Да уж, подходящее место для готических ужасов! Ясное и умное лицо монсеньора К., его обычный здравый смысл, точные и изящные жесты – нельзя себе представить что-то менее подходящее к зловещей мистике. Я едва не расхохотался, переведя взгляд чуть выше. Кафедру, где стоял проповедник, украшал резной деревянный балдахин, выглядевший словно персидская скатерть с бахромой, развевающаяся на ветру. Краешек его поддерживала летучая дама с трубой – и если какому-нибудь василиску вздумается свить гнездо на чердаке над органом, она так фукнет на тварь, что выдует ее из церкви и из бытия. Я не смог удержаться от улыбки, живо представив себе потешную эту картинку, и продолжил в том же духе, хихикая над всем и вся – от старой гарпии перед входом в храм, которая стрясла с меня 10 су за право войти (и уж эта персона куда больше походила на зловредного василиска, чем мой худосочный органист с анемичным лицом), и (о горе мне!) даже до доброго монсеньора К., ибо все мое благочестие куда-то испарилось.

Что же до проповеди, я ее уже не слушал, в ушах у меня звенел неотвязный стишок, от которого в голову лезли самые дикие и непочтительные мысли:

В общем, оставаться в церкви не было смысла, надо было как-то прервать эту кощунственную волну. Это было довольно невежливо, но я все же поднялся и вышел посередине проповеди. Когда я сбегал по ступеням, весеннее солнце заливало улицу Сент-Оноре. На углу стояла тележка, полная желтых нарциссов, бледных фиалок с Ривьеры, лиловых русских фиалок и белоснежных римских гиацинтов, а над ними золотым облаком пушилась мимоза. Улицы были полны отдыхающей воскресной публики. Я взмахнул тросточкой и присоединился к общей радости. И тут кто-то обогнал меня и зашагал впереди. Он не обернулся ко мне, но весь его силуэт дышал той же злобой, что была в его глазах. Я наблюдал за ним, пока мог его видеть. Гибкая его спина источала ярость – казалось, каждый его шаг впечатывал в мостовую некое послание, сулящее мне погибель. Я еле полз, ноги мои вдруг стали ватными. Я словно бы изнутри осознавал свою вину – за давно забытый, изгнанный из памяти грех. Чем дальше, тем отчетливее становилось мне ясно: он в своем праве ненавидеть меня за то, что я сделал в незапамятные времена. Все эти годы чудовищное прошлое спало во мне, но не исчезало – и вот, кажется, настало его время пробудиться и сразить меня. Но я все-таки попытался сбежать – и, спотыкаясь, помчался по площади Риволи, после чего пересек площадь Согласия и устремился к набережной. Воспаленными глазами смотрел я на солнце, играющее в белопенном кружеве фонтана, на воду, стекающую по бронзовым спинам речных богов, на Триумфальную арку, что зыбким аметистовым туманом вставала сквозь серые стволы и голые ветки, едва тронутые зеленью. И тут я увидел, как он идет вдоль по каштановой аллее в парке ла Рен.

Я свернул с набережной и не разбирая дороги бросился в сторону Елисейских Полей, затем свернул к арке. Заходящее солнце отбрасывало золотые лучи на зеленые газоны Ронд-Пуант: залитый светом, он сидел на скамейке, вокруг прогуливались мамаши с детьми – обычный городской житель, наслаждающийся воскресеньем, как я, как все. Я чуть не сказал это вслух – но каждую секунду видел дикую ненависть на его лице. На меня он не смотрел. Я проскользнул мимо него и на свинцовых ногах поковылял по проспекту. Каждая наша встреча означала одно: он все ближе к своей цели, я все ближе к финалу. Но все-таки я пытался спастись.