Первое вандемьера - страница 10

– Господи! – молился он. – Знаю, что Ты не ставишь непосильных задач и не посылаешь искушений, с коими человек не может справиться. Ибо сказано: не попустит вам быть искушаемыми сверх сил, но при искушении даст и облегчение, так чтобы вы могли перенести. Ни один волос не падёт с моей головы без Твоего попущения. Но неисследимы пути Твои, Господи: во искушение моё послал Ты не чёрта с рогами, а дивного ангела Твоего! Не вражда и злоба губят меня, но любовь! Дай же мне сил преодолеть соблазн сей! Ежели я заслужил сии страдания, помоги сделать так, чтобы никто другой не страдал по моей вине!

Он открыл Писание и стал искать наугад, как делал всегда в трудных ситуациях.

«Проходя и осматривая ваши святыни, – прочёл он в Деяниях, – я нашёл и жертвенник, на котором написано: “неведомому Богу”. Сего‐то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам.

Что же это за неведомый Бог, Deus absconditus? Но ведь несколькими страницами позже апостол даёт ответ:

Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь.

Вот же оно! Бог есть любовь! Мои чувства – дар Божий! Но почему же тогда так больно? Как может блюдение христианской нравственности и супружеской верности приводить к отвержению Божьего дара? Как могут обеты, данные в соединённом Небесами браке, входить в противоречие с любовью, ниспосланной свыше? А может быть, это вовсе и не любовь, а порочная плотская страсть, которая лишь разрушает, а не созидает? И если бы мы поженились, она быстро угасла бы, оставив после себя лишь пустоту? Но ведь мои чувства к ней так возвышенны! Для меня так не важно обладать ею физически, но лишь быть рядом и любить её такой, какая она есть!

А может быть, я полюбил лишь призрачный образ, созданный моим воображением, и более близкое знакомство с ней моментально его разрушит? Может быть, в действительности она совсем не такая, какой мне представляется, и любовь моя не выдержит и недели семейного быта? Может быть, я сотворил себе кумира, коему поклоняюсь как божеству? А божество должно оставаться недосягаемым. Но я ведь желаю насколько возможно с ней сблизиться и готов принять любое её несовершенство!

А может быть, я сам раздуваю в себе эти чувства от скуки? Надоела привычная жизнь и захотелось перемен? Ощутить себя оригинальным и возвышенным? Самому себе казаться этаким Брамсом и писать такую же музыку? А на самом деле я обычный старый развратник, которого потянуло на молоденьких барышень, потому что опостылела увядающая жена? Седина в бороду… Но ведь в Апокалипсисе тот же апостол пишет:

Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но, как ты тёпл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих. Ибо ты говоришь: “я богат, разбогател и ни в чём не имею нужды”; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг.

Разве не это случилось со мной? Я думал, что духовно богат и ни в чём не нуждаюсь. Но не знал, как несчастен, жалок, нищ, слеп и наг. Был не горяч и не холоден, пока не открыл в себе любовь и не стал поистине горяч! Неужели возможно поверить в то, что за этим стоят лишь примитивные животные потребности?»

Он уснул под утро. Ему снилось, что Анна Павловна зачем-то пришла к нему в гости. Неожиданно они остались вдвоём. Она в том самом алом платье. Как обычно, поглаживает свою косу. Он не выдерживает и начинает обнимать её, целовать обнажённые плечи, шею, губы… Но вдруг откуда-то выбегают его дети и кричат:

– Папа! Папа! Что ты делаешь с чужой тётей? Мы всё расскажем маме!

Ветлугин вскочил с кровати, тяжело дыша. Ощутил такой стыд, словно его прилюдно высекли. Понял, что эта ситуация губит его, разрушает духовно и физически, совершенно серьёзно может довести до сердечного приступа. Он был на грани, чувствовал, что так долго продолжаться не может. Что же делать? Разорвать всякие контакты с Анной Павловной и постараться забыть её? Но хватит ли у него сил держать дистанцию, ежели так непреодолимо к ней тянет? А хватит ли сил и дальше сдерживать свои порывы и играть роль верного мужа?

Алексей Степанович вдруг сел на кровати и зарыдал как дитя. Но тут в голове его возникли слова Анны Павловны, которые он было совсем позабыл: «Их любовь так и осталась возвышенно-платонической и выражалась лишь в музыке – и это самое прекрасное!»