Песня для тумана - страница 18

— Ну вот и ты, — шаманка погладила бурую морду. — Не утерпел… гляди только, маленькую не напугай.

Медведь лениво покосился в сторону Сигрид, пробурчал что-то, не размыкая пасти, и снова уставился на саамку преданно, будто Болли на Эрика. Недолго думая, старуха стала взбираться медведю на спину. Тот услужливо присел, а когда она устроилась, посеменил прочь, удостоив дочь ярла только отрывистого презрительного фырканья.

— Иди сюда, девонька, не бойся, — весело выкрикнула старуха с высоты косматого зверя. — Наверх не приглашаю, уж извини, больно он до юбок падок. Но у тебя ножки молодые, глядишь, не отвалятся по дороге. А потеряешься — что я мужу твоему скажу?

Сигрид опасливо приблизилась.

— Это какое-то колдовство?

— Ой, да какое это колдовство, — небрежно, как от мухи, отмахнулась старуха. — Это нойд-медведь, мой муж.

— Как это — муж? — округлила глаза Сигрид. — Вот этот?

На этот раз рассмеялся даже медведь. Не то что рассмеялся, а зафыркал, так что даже расчихался.

— А у тебя — волк, — хохотнула шаманка. — Не съел пока, как я погляжу. Так нойд это человек всё-таки, большую часть времени. Только при камлании дух предка в себя впускает, настоящим зверем делается. А что по мирам ходить умеет… так мало ли кто что умеет. А вот Ульв…

— А что Ульв? — вырвалось у Сигрид с таким нетерпеливым любопытством, что медведь, которого она уже забыла бояться, снова расчихался от смеха.

Было время, когда бог-олень Мяндаш жил среди людей и помогал им и делом, и советом. Это было время счастья и изобилия для всех жителей Суоми, и даже не только для тех, в чьих жилах текла кровь отца-оленя и матери-шаманки. Все, кто пошёл от мужчины и женщины, вылупившихся из пятого яйца Акки, Мировой Уточки, после рек, зверей, птиц и рыб, жили в мире и благоденствии.

Но это время давно прошло. Олли стал нойдом в год, когда дети медведя пришли на земли оленей и перебили едва ли не треть племени. Не вспомни Мяндаш о своих детях, и не осени своим присутствием молодого шамана, перебили бы всех. Или стада бы все увели, что означало такую же верную смерть. Олли знал: его способности невелики. Всего несколько раз камлание выходило удачным настолько, чтобы пересечь границу Срединного мира. И ни разу путешествие не заканчивалось Верхним, где можно было просить помощи и защиты у благостных предков. С существами же Нижнего мира Олли никаких дел иметь не хотел. А вот нойд-медведь был не таким брезгливым: раз за разом шастал в тёмное обиталище, и однажды предок действительно вселился в него, порвал в клочья тогдашнего вождя племени и его двоих сыновей. После этого то ли нойд старался обходиться без помощи покровителя, то ли медведь больше не захотел его навещать, а только Олли знал — алчный нойд медведей больше не пользуется помощью своих предков. Но это не помешало ему захватить власть и пламенными речами поднять сородичей на разбойное нападение.

— Они олени, — презрительно завершил нойд свою речь. — Олени жрут только траву. И сами должны становиться пищей для того, кто сильней. Это — закон. Так повелели боги!

Олли знал обо всём этом, будто видел и слышал собственными ушами: олень-предок Мяндаш вселился в него ненадолго, но оставил по себе яркие, животрепещущие воспоминания. Медведям не удалось застать соседей врасплох. Убитых было много с обеих сторон. Убитых людей и, что ещё важнее, убитых оленей. Зиму пережили тяжело. Так теперь переживали каждую зиму.

Быть нойдом — не врождённый и не наследственный дар. Нельзя точно сказать, кого выберет дух. Чаще всего это бывают мужчины, и чаще всего нойдами становятся сыновья нойдов, но лишь потому, что их духи находят наиболее удобными: отец уже научил отпрыска видеть духов, говорить с духами и вежливо взывать к духам. А также — быть осторожными.

У Олли было два сына. Старшего задрал в лесу медведь. Отец знал, что медведь был самый обычный, и его общими силами даже затравили. И съели. Но от этого было не легче.

Второй сын не пережил своей первой зимы: она выдалась особенно суровой, холодной, а, главное, долгой. Никто из детей, родившихся в тот год, не выжил.