По волнам жизни - страница 13

Так говорила бабка Шемшо, и, должно быть, попала она в дом Хатике в счастливый час, потому что та согласилась на брак Хасана и Джемиле, дочери Миртезы-эфенди.

И Хасан Камбэри на ней женился. Пышную свадьбу сыграл ему отец Мулла — свет таких не видывал с тех пор, как стоит. Не пожалел для сына всю толику золота, которую собрал, когда служил кади. Неразумно поступил, конечно, но ведь сын только раз женится! Славной женой была Джемиле, да что толку, коли не могла подарить наследника. За пять лет супружества родила трех дочерей подряд, одну за другой. Две из них умерли. Мулла Камбэри ходил мрачней тучи — внучки его не устраивали. Но вот в один прекрасный день — тогда как раз провозгласили независимость Албании{15} — Джемиле родила наконец сына, славного, здоровенького крепыша, осчастливив сразу все семейство — тетушек и дядюшек, братьев и сестер — двоюродных и троюродных, одним словом, всех, кто мечтал о рождении мальчика, и в первую очередь, разумеется, деда, Муллу Камбэри. Надо было видеть, как он заважничал, как неприступно и гордо стал держаться! Едва узнав, что невестка благополучно разрешилась наследником, он пришел к ребенку, достал из кармана несколько золотых монет и повесил их у изголовья колыбельки вместо погремушки. А Джемиле, чтобы не сглазили ее ненаглядного, прикрепила у подушки талисман-ожерелье, нанизав на него зуб волка, крошечный пистолетик, стебелек черемухи и другую всячину, а на шейку малыша надела крученую шелковую нить. У матери сердце трепетало от радости, когда она смотрела на все эти символы счастья в колыбельке ее сыночка.

Почтенный глава семьи — в белой, со скромным красным узором такийе{16} на такой же белоснежной, уже без единой черной нити голове, — этот видный седобородый старик весь сиял и светился счастьем, жуя у очага испеченный в честь новорожденного крендель{17}. Казалось, этот белый, как снеговик, старец вот-вот растает возле огня от жара и пыла нахлынувших чувств.

И в самом деле, однажды утром его не стало. В день святого Дмитрия{18}, через четыре года после рождения внука, он сидел, как обычно, у огня с чашкой кофе в дрожащей старческой руке и держал малыша на коленях, а тот играл цепочкой его золотых карманных часов. Бабушка сидела напротив и вязала спицами шерстяной носок своему старику на зиму: ведь со дня святого Дмитрия начинаются холода. Невестка Джемиле, аккуратно сложив после завтрака посуду, сняла с очага медный чан с подогретой водой и принялась было за мытье, как вдруг старик… Не замечали ли вы, как осенью отрываются от ветки увядшие листья? Так же внезапно и легко упала рука деда — костлявая, обтянутая желтой кожей, испещренной голубоватыми жилками, рука, державшая чашку с кофе. Кофе разлился, а чашка, из которой эфенди тридцать лет подряд пил кофе, звякнула о плиту очага и разбилась. Бабушка подняла голову, посмотрела на мужа, уронила спицы с вязаньем и вскочила с испуганным окриком: «Эфенди! Эфенди!»

Она открыла свои объятия и успела принять в них умирающего. Точно так же от сердечного приступа умерла и ее свекровь, Бибийя. Всякий раз, когда Мулла Камбэри слышал, что кого-нибудь разбил паралич и больной или больная страдает долгие месяцы или годы, он говорил со вздохом:

— Истинный мед — такая смерть, которая тебя ударит в голову и сразу отправит на тот свет. О аллах, услышь мои молитвы!

Именно так он и умер. Одного не смог предвидеть Мулла Камбэри — того, что его любимый внук, маленький Исмаил, которого он так любил держать на коленях, станет играть его такийей, пиная ее ногами, пока бабушка и мама будут укладывать тело эфенди на миндер…

Занятия в начальной школе Исмаил продолжил в Тиране — его отца перевели туда после конгресса в Люшне, когда Тирану сделали столицей{19}. Теперь, вместо друзей из Гирокастры, его окружали тамошние ребятишки, говорившие на более грубом наречии. Особенно часто в столице были в обиходе слова «ашик» — «друг» и «дюльбэр» — «поверенный в тайны». Они и у ребятишек буквально не сходили с уст.

Маленькие жители столицы, десяти- или одиннадцатилетние дети, слышавшие такие слова от взрослых, стремились им подражать и заводили себе постоянного собеседника, своего «поверенного в тайны». Дюльбэр должен был состоять при ашике, и тот в любой момент мог вызвать его на важный разговор. Никто не смел обижать дюльбэра, потому что его защищал ашик. Если же дюльбэр предавал своего друга, не желал выслушивать тайн, говорить по душам, тот «выставлял ему гроб у двери», то есть угрожал убить. На самом деле Исмаил никогда не слышал, чтобы кого-нибудь убили из-за нарушенного уговора, и не видел ни разу гроба у чьей-нибудь двери. Но всякий раз при такой угрозе у него от страха замирало сердце. А еще тиранцы, когда ссорились, имели обыкновение кричать друг на друга: