Побеждает любовь - страница 8
Звено у нас было дружное, выходили мы на работу вовремя, прогулов не было, каждый знал свое дело, никто не ленился, совестились друг перед другом.
За все время, что я была звеньевой, наше звено ни разу не получило замечаний.
Зимой работа наша была особо тяжелой. Кучи большие, смерзшийся навоз твердый, как железо; ты его долбишь, долбишь, из сил выбиваешься, а накопаешь малость самую. И никто, никогда из девочек не жаловался, каждый стремился выполнить свою норму.
Бывало, возишься с навозом у печки, у котлов, а вслух повторяешь стихи, которые читать тебе на вечере.
В школе после занятий оставались мы на репетицию. И не было такого случая, чтобы нам напоминали об этом или кого-нибудь уговаривали.
И вот подошел вечер нашей художественной самодеятельности.
Дома волновались все, даже Вера:
— Ты смотри, девка, в грязь лицом не ударь, — говорила она; — коли ты провалишься — стыд и позор по совхозу будет ходить, сколько людей на ваш вечер идет, завтра только и разговоров будет, что об этом.
Вера решила и сама пойти.
— Мало, что народ болтать будет, сама посмотрю, да сама судить буду, — объявила она и обрекла мать сидеть дома с внуком.
В школе было много народа. Пришли не только молодые, но даже пожилые.
В небольшом классе собрались мы, выступающие. Все, конечно, волновались, даже Мария Петровна. Все, кроме Стешки. Она смеялась, подбадривала нас, подшучивала над нами, будто ей самой и не выступать. А она не только должна была читать отрывок из поэмы «Мороз, Красный нос», но и вести программу. Она умело, хорошо объявляла номера.
Стешка внимательно, по-хозяйски осмотрела всех.
Меня повертела во все стороны и решила, что мне надо переделать прическу. И, не спрашивая моего согласия, быстро и ловко уложила мне волосы, объявив, что теперь все прекрасно и я стала «хорошенькой-прехорошенькой». Тоне Логиновой развязала бант на кофте у шеи, сказав, что он делает ее похожей на кошечку.
Слушались Стешку и парни, покорно подчиняясь ее указаниям.
У одного из них Рыжая одним махом срезала ножницами вихры на макушке, мимоходом заметив, что они торчат, как рога у черта, и тот, все время поглаживая макушку, растерянно смотрел на нас, но на Стешку не сердился.
Грим купить тогда было невозможно. И тут выручила Стешка. Она принесла с собой кусок красной линючей бумаги и хорошо отточенные кусочки древесного угля.
Самим нам краситься она не разрешила. Каждого из нас Стешка сажала на учительскую табуретку и, макая кусочек бумажки в воду, красила нам щеки и губы. Углем она подводила нам брови и удлиняла глаза. После этого подводила нас к Марии Петровне и спрашивала ее мнение: хорошо, или надо переделать.
Мария Петровна серьезно осматривала нас и говорила, что Стеша искусный художник.
И вот самодельный занавес раздвинулся, посредине сцены важно, совершенно спокойно стояла Стешка. Она немного помолчала, как бы давая публике себя разглядеть, потом заговорила. Все, что написала для нее Мария Петровна, Стешка говорила так свободно, так легко, будто этот текст она и не заучивала и ей его никто не готовил, а это ее собственные слова и собственные мысли.
Стешка была одета хуже нас всех, но она никогда не стеснялась своей плохонькой одежонки и умела так носить ее, что все ее изъяны как-то не замечались. Она стояла на сцене, тоненькая, высоконькая, она так ловко держалась руками за концы своей заштопанной полушалки, что казалось — на плечах у нее дорогая шаль. Пошутила с публикой, та, громко смеясь, зааплодировала.
— А сейчас Володя Мазуров прочитает стихотворение Пушкина «Анчар».
Володя побледнел, и ни с места. Будто врос в пол.
— Забыл стихотворение, не знаю даже, как начинается, — с отчаянием говорит он.
В это время подбегает к нам Стешка, решительно берет Володю за руку и ведет его на сцену.
— Давайте похлопаем Володе, — обращается она к публике, — он очень хорошо читает стихи.
Зал аплодирует, а Володя в это время собирается с силами и начинает читать, голос его крепнет.
У меня кружится голова и так бьется сердце, что кажется, оно у меня уже в горле, сейчас выскочит и я умру.
Ко мне подходит Стешка и шепчет на ухо: