Под стягом Святослава - страница 24
и волхвов[49] он взял из костра левой рукой раскаленный кусок железа и пронес его пять шагов до жертвенной чаши…
— Как рука твоя? — поинтересовался Сохота.
— Ладонь покалечена, знамо дело. Да чуток пальцы шевелятся. Щит я приспособился держать. А правая рука сильна по-прежнему. Мы еще поглядим, скольким козарам мой добрый меч зарубок понаделает, коль степняки снова на нас полезут.
— А Бакун Рыжий как?
— Ему хуже пришлось, как руку в огне испытал. Ее потом ведуны отняли, гнить стала. Так лжу-та на людей возводить. Сварог, он все видит!..
А надо сказать, если обвиняемый доказал свою правоту, тогда оболгавший его должен был пройти то же испытание. Если ему не удавалось это (а Бакуну Рыжему не удалось), то, помимо увечья, доноситель уплачивал в казну князя и оправдавшемуся немалую виру — так тогда называли штраф…
— Што ему та рука? Ему бы, клопу смрадному, голову прижечь. А так… не работает же, а языком мелет… Эй, брат! — окликнул Бортя проходившего мимо воина. — Скажи, будь милостив, где тут стан витязя Добрыни?
— Вон стяг с кречетом, видишь? Там и Добрыня.
То и дело по площади сновали всадники. Ворота города на Горе были открыты. Там тоже виднелись воины в мерцающих на солнце кольчугах. Вдруг они расступились, и в поле выехала группа наездников на высоких конях. Они мчались прямо на лесовиков. Те посторонились.
— Слава! — раздалось вокруг.
— Кто это? — испуганно спросил Ратьша.
— Князь наш Святослав-витязь! — снял шапку Бортя.
Сыновья поспешили сделать то же.
Всадники стремительно проскакали вниз, к реке Лыбеди, где стояла крепость Язина. Ратьша с восхищением смотрел вослед мечте своей, герою его снов — князю-витязю Русской земли…
В стане Добрыни они тотчас попали к сотскому Остромиру, плотному белобрысому воину с простым, неприметным лицом.
— Берите колья, лапы еловые и ставьте шалаш вон в том ряду, — указал он. — Да посноровистей: скоро к котлам артельным звать будут.
Лесовикам дело привычное — через полчаса временное жилище было слажено, а внутри костер горел. Когда закончили, к ним подлетел на высоком соловом коне статный молодой витязь:
— О-о, Бортя! И ты тут? Мог бы из берлоги своей не вылезать, калечен ведь.
Старый воин поклонился:
— Не серчай, Добрыня-богатырь. Я вот только за сынами приглядеть. Поучу их науке ратной, как и меня отец мой когда-то учивал.
Ратьша с восхищением, рот разинув, смотрел на прославленного витязя.
— Молодец! — похвалил охотников Добрыня и тут, заметив отрока, рассмеялся: — Твой, что ли? И я когда-то таким был. Рот-то закрой, ворона залетит! — пошутил он и, размахнувшись плетью, хотел ударить коня, но нагайка вырвалась из руки его и улетела в сторону: кто знает, может быть, сделано это было нарочно.
Ратьша, как кошка за мышью, ринулся к ней. Подобрал и с поклоном подал Добрыне. Тот взял, спросил неожиданно:
— На коне усидишь?
— Да я… я… ако печенег.
Добрыня пронзительно свистнул, приказал подлетевшему всаднику:
— Скопа, дай коня воину сему. — Воевода указал на опешившего Ратьшу.
Тысяцкий соскочил наземь, подал повод отроку, и тот, еще не осмыслив всего, птицей взлетел в седло.
— Ловок! — изумился Добрыня, потом обернулся к ничего не понявшему Борте: — Дай мне отрока твоего. Хочу попытать, что он да как.
Отец только поклонился в ответ. Братья сделали то же самое, и зависть горела в их глазах.
— Ну, поехали, богатырь! — весело крикнул Добрыня и рванул повод коня.
Его иноходец рванулся вперед. Ратьша, как приклеенный, следовал в трех шагах позади.
У ворот крепости Язины витязь осадил коня. Ратьша сообразил что к чему, слетел наземь и поддержал стремя Добрыни. Тот усмехнулся, приказал:
— Побудь здесь! — и исчез за воротами.
Ратьша стоял ни живой ни мертвый от счастья.
«Неужто Добрыня-богатырь меня к себе возьмет? — думал он. — Дай-то Перун! Вот бы оружничим при нем быть… или конюхом, как он когда-то при князе…»
Солнце опускалось к дальнему лесу. Было ясно и чисто. Морозец к вечеру усилился, но Ратьша не замечал ничего.
Вскоре в проеме ворот показалась группа людей. В переднем парень узнал великого князя Киевского и от страха спрятался за коня.