Под ветрами степными - страница 29
— Я из Маяковского — ладно? Выпьем за то, чтоб нашим девизом в жизни всегда были вот эти слова:
От стихов, которые Женька произнес взволнованно, вдруг повеяло школой и всем, что было с ней связано.
По невысказанному уговору старались не касаться совхозных дел. Через несколько часов, утром, они пойдут рядом со всеми на последний штурм и сделают все, что от них будет зависеть.
А сейчас хочется вспомнить школьное, вспомнить без всякой грусти, легко, как можно вспоминать только в восемнадцать лет. И вдруг оказывается, что самое интересное в этой доброй школьной жизни связано с совхозом: репетиции «Клопа» и «Бани», вечера в литературном кабинете, волнения премьеры, залитые мартовским солнцем тополя под окнами школы в тот день, когда ездили на экскурсию в совхоз.
— А помните, — говорит мне Рябов, — как вы сердились, когда я уговаривал шофера ехать побыстрее? Я смеюсь: «А какой же русский не любит быстрой езды!»
Разве можно что-нибудь забыть из того, что связано с целиной? Уходить никому не хочется, но уже поздно. Староста смотрит на часы, на лбу у него появляется поперечная морщинка.
— Дорогие гости! — говорит он. — Не надоели ли вам хозяева? Мне, например, в шесть надо быть на ферме.
Но сегодня и ему и Мацневу спать придется меньше всех, потому что оба тоже одеваются и идут провожать остальных на четвертое отделение.
Небо очистилось, высыпали яркие звезды, подмораживало. Еще бы хоть несколько дней погоды, чтоб помочь последнему штурму, который должен начаться с утра.
Главный хлеб оставался на третьем отделении за Кудрихой, маленькой речушкой, которая течет откуда-то из предгорий. Сразу за ней начинались поля, хорошо видные с этого берега. Там было около трех тысяч гектаров положенного в валки хлеба. Во многих местах они были сильно потрепаны ветром.
В совхозе наутро было закрыто все, что можно было закрыть, и на Кудриху отправился каждый, кто мог держать в руках вилы или лопату.
На Кудриху двигались подошедшие из района комбайны, шли машины с людьми, одетыми по-зимнему, тракторы тащили вагончики, которые должны были стоять в тех местах, где работают комбайны, чтобы люди могли время от времени обогреться и отдохнуть.
Все стремились как можно скорее перебраться на другой берег — комбайнеры, шоферы с людьми и трактористы с вагончиками.
Быкова, в зеленом плаще с капюшоном, забрызганная с ног до головы грязью, командовала на переправе, ругалась и оттесняла пробивающихся без очереди.
На другом берегу выжигали площадку для временного тока, и белесый густой дым стлался по полю.
В реве тракторов и комбайнов, во всей этой деловой тревожной сутолоке, в проглянувшем сквозь расходящийся мозглый туман неярком солнце было что-то приподнятое, возбуждавшее всех, и вера в благополучный исход уборки снова возвращалась к людям.
Комбайны медленно поползли вперед. Они часто останавливались, потому что валки были очень сырые. Там, где их разнес ветер, впереди комбайнов шли люди с вилами, направляя потрепанный валок на подборщик. Это было тяжело и медленно, вперед двигались маленькими шажками, но все-таки двигались, и на ток стало поступать зерно.
Пускали два комбайна по одному валку. Некоторые приноравливались работать ночью, когда валок схватывает морозом.
Мучительно медленно тянулись эти трудные дни и ночи, и вместе с тем они стремительно проносились мимо: октябрь подходил к концу.
В вагончике на высоком берегу Кудрихи круглые сутки топилась печь. Люди здесь ели и отдыхали. Управляющая Евдокия Ивановна Быкова, с красным от ветра лицом и слезящимися от пыли глазами, властная и энергичная, уже несколько дней не уезжала с поля. Она старалась взбодрить людей шуткой, иногда и соленой, и никому особенно не давала засиживаться здесь.
У Равиля Лотфуллина в один из этих дней сбежал штурвальный, молоденький курсант. Его место занял Толик Мацнев.
Милое, мягко очерченное лицо Равиля заострилось, и в темных с поволокой глазах его появилось что-то жесткое и упрямое. В те часы, когда комбайн не мог идти, потому что сырая солома наматывалась на барабан, Равиль вместе со своим новым штурвальным закатывал хлебный валок рулоном, и потом они вручную, маленькими порциями, чтобы не забивался барабан, бросали сырую хлебную массу на подборщик. Это был адский труд. Измученный Анатолий пробовал убеждать Равиля, что они напрасно тратят силы, но Равиль был как одержимый: