Под звездой Хабар - страница 16
— А меламед — плох ли зять?
Муж такой тебе под стать!
— За меламеда пойдешь,
Так со скуки пропадешь.
Как детишек в школе учат,
Так жену свою он мучит.
Щур-Пацученя дошел до плебании, постоял еще немного на крыльце, вдыхая с наслаждением сиреневые ароматы и наслаждаясь хрустальным голосом невидимой певуньи, которая кокетливо капризничала перед своими воображаемыми родителями:
— Не дай бог, ты сгоряча
Выскочишь за скрипача.
— Ой, пойду, скрипач играет.
Скучно разве с ним бывает?
Кто захочет — всяк пляши
Да подбрасывай гроши!
«Хорошо поет, чертовка! Не то, что эта Ярина. Такую бы на сеновал заманить. И не посмотрел бы, что иудеечка: устроил бы ей крещение иорданское, прости Господи!»
Но от конюшни грянул гром драгунского хохота, долетел запах чего-то жареного и невообразимо вкусного, завизжала Ярина, и пан Станислав вспомнил, что за всеми дневными хлопотами он с утра только ломтик рубца успел откусить. Досада на Кувшинникова залила его:
— Я тут ноги ломаю, коллежского асессора ему выслуживаю, а он пчел давит, чтобы не работать! Пора и о себе подумать.
Щур-Пацученя плюнул на клумбу с маргаритками и торопливо скрылся в доме, пока Пармен Федотович не восстал от спиритического кошмара и последнюю пызу под пейсаховку не четвертовал.
VIII
Ах, хорошо прошла ночка, даром что пану Станиславу довелось спать на тощей конской попоне, постеленной прямо на половичных досках, а не в пуховой облачности на кровати! Он прислонил подушку к стене, облокотился на нее и, глядя в открытое окно на разбрызганное в небе сияние Млечного Пути, мечтательно мурлыкал:
— Не дай бог, ты сгоряча
Выскочишь за скрипача.
Стояла рядом с ним тарелочка, на которую он рядком уложил екзуперанциевскую снедь. И даже добрый стаканчик менахем-мендловки из штофа удалось нацедить. Зря он все-таки наговаривал на Пармена Федотовича: мол, прожора тот, котел бездонный, Гар. Пан. как его? Ну, великан такой французский — Гаргантюэль толстогузый.
Позаботился господин титулярный советник о хлебе насущном для слуги своего сирого — не смог в одно горло оба штофа уговорить! Видать, пчела трудолюбивая помешала — ценою жизни своей принесла пану Станиславу мед и акриды.
Но, конечно, драники за день увяли, и масло на них застуденилось белой пенкой, и сало одрябло в тепле майского дня, и вантробянки подсохли и скукожились, как гриб дождевик в осеннем лесу, только пану Станиславу и это было за счастье. Он неторопливо потягивал пахнущую изюмом пейсаховку и блаженствовал. Только Пармен Федотович болящий все никак не мог угомониться. Он то бормотал что-то неразборчивое во сне, то начинал храпеть, как взмыленный дрыкгант под седлом во время последнего литовского наезда, то стонал в пьяном угаре, то, вскакивая, порывался вызвать Битюгова на дуэль. И неустанно, скидывая пуховое одеяло на пол, дезинфицировал воспаленные внутренности.
В конце концов Щур-Пацучене надоело неусыпно бдить, чтобы Кувшинников ненароком не подавился желудочным безобразием. Он закутался в попону с головой и заснул под ритмичное тьюканье совки-сплюшки, поручив судьбу Пармена Федотовича попечениям святого Вонифатия.
Спал он вдосталь, аппетитно. Не потел разнузданно, как его начальник, и не метался в ядовитом дурмане, ибо выпил ровно столько, чтобы забыть про усталость, а потому не слышал, как чуть покрапал перед рассветом торопливый дождик, как пропел первый петух, как задиристо ответил ему второй, как сварливо обругал первых двух третий, как одуревшая от драгунской ласки Ярина, еле волоча ноги, выгнала на пастбище рябую корову, как затопала босыми ногами у себя в спальне матушка Вевея, и отец Екзуперанций бухнулся в красном углу на колени, вымаливая прощение для раба божия Пармения, которого греховно сцапали когти Бегемота — демона чревоугодия.
Ничего этого он не слышал, а пробудился оттого, что кувшинниковские телеса с хлюпотным шлепом сверзились на пол с кровати, словно блудодейный осетр. Щур-Пацученя подскочил, попытался поднять неразумное сало, но Пармен Федотович, не открывая глаз, заматерился неосознанно и пообещал законопатить его в Сибирь, чем обидел до глубины души.