Полководец улицы. Повесть о Ене Ландлере - страница 9

Эрнё обедал у матери, и Енё обрадовался, убедившись, что в конторе никого нет. Книга приходов и расходов лежала закрытая на столе у брата, но ему и в голову не пришло посмотреть сальдо. Он принялся изучать документы очередного судебного дела. Потом написал прошение от имени одного клиента и приклеил к нему свою гербовую марку. При виде этого Эрнё, должно быть, неодобрительно покачал бы головой. И с полным правом. Но клиент, несправедливо уволенный со службы чиновник, уже несколько месяцев с трудом перебивается, не получая жалованья. Если удастся выиграть дело, когда-нибудь он отдаст долг.

Пришел из дому Эрнё; вся его высокая худощавая фигура выражала озабоченность.

— Енё, ты видел? — спросил он, остановившись в дверях. — Мы кое-как выпутались.

— Да, да, — улыбнулся Енё.

— То-то. Нынешний год был для тебя, адвоката, рекордным, — продолжал Эрнё, — а мы все же с трудом выпутались, это довольно тревожный симптом. Слишком много даровых и мизерных дел. Так дальше продолжаться не может. Ты сам беден, как церковная крыса, и не в состоянии защитить всех неимущих. За тобой закрепилась прекрасная репутация. С такой репутацией тебе в пору браться за прибыльные дела. И мама того же мнения.

Енё не вникал в скучные доводы брата — пропускал их мимо ушей. Он смотрел через стеклянную дверцу на стопки документов, сложенных в шкафу.

— Не все ли равно, какой судебный процесс? Все они пахнут кровью. Тебя, старина, тянет на богоугодные дела. — Эрнё сердито уставился в потолок. — Священник, а не адвокат должен прислушиваться к голосу сердца. Это было уместно на старте, не спорю, а теперь надо оттолкнуться от трамплина, взлететь ввысь. Так или иначе ты не сможешь долго помогать беднякам. Если же будешь продолжать в том же духе, то за несколько лет разоришься окончательно. Образумься!

— До свидания, — вместо ответа сказал Енё, поспешно надевая пальто.

Он вынул из кармана деньги и из десяти крон шесть положил перед Эрнё на приходную книгу.

— Не переутомляйся. Кончай поскорей. И если мы сегодня не увидимся больше, с Новым годом.

Юноша сердито проворчал что-то, но потом, спохватившись, бросился вслед за братом и на лестнице крикнул:

— Енё, дорогой, старина! Желаю тебе счастья в новом году!

К дому как раз подъехал свободный извозчик. Ландлер остановил его. Все равно он не собирается пышно встречать Новый год и тратиться на это, так почему бы ему не разрешить себе такую роскошь и не поехать на кладбище в пролетке? Ботинки тоже стоят денег.

Под монотонное цоканье копыт он думал об упреках брата. Нудные упреки, но справедливые. Эрнё, к счастью, предстоит поработать всего лишь год под его началом, потом он сдаст экзамены на звание адвоката, сможет открыть свою контору, жить, работать разумней, чем он, а ему самому немного надо, лишь бы сводить концы с концами. Он один как перст, для кого теперь зарабатывать много денег?

За городом снег не превратился в слякоть, как на мостовых, и покрывал могилы красивым белым саваном. Могила Сиди была белоснежной. Бедняжка, она любила светлые платья… Скоро можно будет поставить надгробие; в изголовье виднелась надпись, выжженная на некрашеном дереве: «Супруга доктора Енё Ландлера, урожденная Сидония Бюхлер. Почила двадцати четырех лет».

Почила двадцати четырех лет… вечно жила надеждами. В июне, полгода назад, веселая, беззаботная, ждала его успехов на юридическом поприще и прибавления семейства, счастья в жизни, в их совместной, уже налаживающейся жизни, — и все тщетно! Родильная горячка, смертный приговор, расплата за желание стать матерью, а может быть, за оплошность, небрежность врача или акушерки. Потрясающая, возмутительная несправедливость! Ее не обжалуешь, не затеешь из-за нее тяжбу, но в вечный суд превращает она всю предстоящую жизнь. А завтра наступит пятый год двадцатого века! Разве условия нашей жизни соответствуют духу нового века, символом которого должен быть человеческий разум?

После похорон отовсюду приезжали родственники Сиди, чтобы выпросить на память что-нибудь из вещей покойной; все разобрали, ничего не осталось. Приданое, мебель увезли ее родители. Если бы дома сохранилось хоть немного воздуха, которым дышала Сиди, Енё, наверно, не чувствовал бы себя таким одиноким, не ездил бы каждый день на кладбище воскрешать минувшее. Как жить во имя будущего, если приходится цепляться за рассыпающееся в прах прошлое?