Полоса точного приземления - страница 46

Самолет, постепенно замедляя бег, еще катился по бетонке, когда Федя Гренков, обычно на посадке до самого конца пробега дисциплинированно молчавший, тепло сказал:

- Спасибо, Марат Семенович. Отлично сработано! Нормально!

- Так все-таки как же: отлично или нормально? - улыбнулся Литвинов. Выкрутившегося из трудного положения летчика почти всегда охватывает этакая игристая шампанская смесь бодрости, самоуверенности и веселья. Сегодня все основания для такого настроения у Литвинова, видит бог, были.

- Так это же одно и то же, - компетентно разъяснил Федя.

Дальнейшего развития эта интересная тема не получила. Самолет уже подруливал к стоянке. Предстоял разбор полета. Полета, так грубо не оправдавшего возлагаемых на него ожиданий. Радостное настроение, вызванное тем, как все-таки удалась эта непростая посадка, быстро таяло.

Отказ. Конечно же отказ! Какая-то неисправность… Одна из тех двух сформулированных еще академиком Акселем Ивановичем Бергом неисправностей, какие только и возможны во всей электронике, радиотехнике, радиолокации и родственных им отраслях: «Отсутствие контакта там, где он нужен, или наличие контакта там, где он не нужен…» Третьего не дано… Сейчас прозвоним станцию, и все выяснится… Досадно, конечно, что вдруг взбрыкнуло наше «Окно» в самый, что называется, неподходящий момент. Да и за экипаж все на земле изрядно попереживали - крепко попали ребята в переделку! - но, молодец летчик, все окончилось благополучно… Разберемся, устраним дефект - в следующем полете все будет в самом лучшем виде. Все хорошо, что хорошо кончается.

Именно с таким настроением набросились вавиловские инженеры на «Окно» сразу после того, как в мастерской закончился краткий - очень краткий - разбор этого нелегкого полета.

Самолет, окруженный переносными рамами с контрольными приборами, опутанный множеством разноцветных проводов, зияющий дырами на местах снятых лючков, производил какое-то очень нелетное впечатление. С трудом верилось, что полчаса назад эта машина, стройная и обтекаемая, легко скользила в воздухе.

- Ну, как там? Нашли что-нибудь? - нетерпеливо спросил Вавилов у своих копошившихся на самолете инженеров.

- Нет, Виктор Аркадьевич, пока не нашли. Все параметры вроде в норме.

- Ладно. Смотрите спокойно, не суетитесь. Чтобы не вроде, а точно так. На завтра заявку не даем… На.разъемы обратите внимание! Может, они в полете от тряски…

Прощаясь с Вавиловым, Литвинов усмехнулся:

- Хорошо, что у Феди второй экран стоит.

- Почему?

- А иначе вы обязательно спросили бы, не показалось ли мне. У нас ведь так: если летчик выдает замечания, а на земле получается, что вроде бы все в порядке, первый вопрос: «А тебе не показалось?»

- Ладно, ладно, будет вам! - усмехнулся Вавилов. - Утро вечера мудренее. Завтра будет полная ясность - что там случилось. Какая техника без дефектов! У вас дома телевизор есть? И что, всегда исправно работает? То-то!.. В общем, не переживайте. Наладим, и послезавтра полетите.

Реакция Главного конструктора успокаивала. Дефект так дефект…

- Слушай, Петр Алексаныч, - сказал Федько Белосельскому. - Имею разговор. Кажется, это называется: личный. Антр ну и тет а тет. Ты не против?

- Отчего же против? Слушаю тебя.

- Только давай так: если я, по-твоему, не в свое дело лезу, ты сразу скажи. Тогда на том и остановимся.

- Да ладно. Говори.

Как видно, без особой охоты вступал Белосельский в этот разговор. Догадывался, о чем пойдет речь.

За многие годы испытательной работы бывало у Петра Александровича всякое: удачи и неудачи, досадные поломки и вытащенные из, казалось бы, безвыходных положений драгоценные опытные машины, периоды взлета и периоды застоя, награды и взыскания. Постепенно складывалась его репутация - прочная репутация смелого, умелого, по-настоящему, а не только по цифре на книжечке пилотского свидетельства, первоклассного летчика, которому можно поручить «любое задание на любой машине».

Придя на испытательную работу, Белосельский застал в полном расцвете славную корпорацию летчиков-испытателей довоенного поколения. Испытателей, в свою очередь, вступивших в строй в двадцатых годах, когда персона летчика - «гусара неба» - была окружена ореолом сверхчеловеческого героизма (что, если вспомнить, на чем они тогда летали - да еще без парашютов, - было в значительной степени обоснованно), когда единственным источником мастерства пилотирования считали не выучку, не знания, не, тем более, техническую и общую культуру, а один лишь богом данный «летный талант», когда организованность, дисциплина, порядок рассматривались как категории, если не прямо летной работе противопоказанные, то, во всяком случае, не обязательные.