Полоса точного приземления - страница 47
Известен рассказ о видном ученом-физике, - кажется, Максе Планке, - которого спросили, как это удается физикам каждый раз полностью перестраиваться на совершенно новые взгляды, концепции, новое понимание самого устройства мира, столь часто приходящие в их отрасли науки на смену старым. Ученый ответил:
- А они и не перестраиваются. Просто очередное поколение физиков вымирает, и ему на смену приходит следующее, для которого все эти новые взгляды - первые в их жизни, изначальные, а значит, совершенно естественные.
К летчикам-испытателям этот рассказ в полной мере вряд ли применим. Но все же… Поколения испытателей сменяются быстро, заканчивающий свою деятельность испытатель обычно видит своих «летных внуков» - учеников своих учеников - уже полностью вошедшими встрой. И если говорить не о физической гибели (хотя и такая судьба не минует какую-то часть работников этой профессии), а просто об уходе с арены профессиональной деятельности, то каждое поколение летчиков-испытателей может с горькой уверенностью сказать, что через десять лет мало что от него останется.
И все же испытатели, умеющие принять новое в своем деле и коренным образом перестроиться - так, как требует это новое, - встречаются. Хотя, говоря откровенно, не очень-то часто. К их числу принадлежал и Белосельский. Когда на авансцену в испытательной работе вышли летчики с инженерным образованием, он как-то очень органично и легко - многим это показалось неожиданным - оказался в одном строю с ними.
На счету Белосельского были испытательные работы высшего класса, прочно вошедшие в историю авиации. Словом, за плечами этого человека была биография.
Тем труднее было Федько начать разговор с ним.
- Знаешь, другому я не стал бы говорить, - помолчав, все-таки начал он.
- Предисловие, как у Тюленева, когда он прицеливается стрельнуть десятку, - заметил Белосельский. - Давай по делу.
- По делу вот что. На тебя начинают косо посматривать…
- Интересно. Кто же и почему начинает? - спросил Белосельский. Спросил скорее рефлекторно, подчиняясь привычке быстрого на реакцию спорщика. Но сам хорошо понимал - кто и, главное, почему.
В последнее время - уже больше года - у него пошли нелады со здоровьем. Стал некрепким - каким-то пунктирным - сон. Заныли старые - вроде бы давно притаившиеся - травмы. Начала побаливать голова, поначалу только на земле, но затем, случалось, и в полете. Он начал контрабандно лечиться - в платной поликлинике, потому что обращение к своей родной авиационной медицине было небезопасно: могло отлиться на очередной врачебно-летной экспертной комиссии… Поначалу лечение вроде бы помогло. Но ненадолго.
А потом поперло вверх давление. Настолько, что аэродромный врач, проводивший предполетный медосмотр вылетающих экипажей, крякал, качал головой, а в один прекрасный день, нахмурясь, сказал:
- Нет, Петр Александрович, не могу вас выпустить. Смотрите сами, какое у вас давление - сто шестьдесят!
- Ну и что? - попробовал повоевать за свои права Белосельский. - У Калугина сто пятьдесят, а вы его выпускаете. Десять миллиметров разницы. Это же в пределах точности вашей машинки!
- Калугин - инженер, - не уступал врач. - Ему самолетом не управлять. А главное, я же не вообще по цифрам смотрю, а с вашей нормой сравниваю. В динамике. У Калугина его полтораста уже пять лет держатся. Как штык! А у вас, вот смотрите по журналу, еще год назад сколько было?.. Сто двадцать… Сто двадцать пять… Сто пятнадцать… Снова сто двадцать… Нет, Петр Александрович, не уговаривайте. Поймите: не могу!
Незримо висящий над каждым достигшим средних лет летчиком призрак списания с летной работы, казалось, материализовался в облике этого невысокого, с уютной лысинкой и близорукими глазами за круглыми очками (вчера еще он казался таким симпатичным) доктора.
Полет был сорван: без летчика не полетишь. Задание перенесли на завтра. Такого в биографии Белосельского, чтобы он оказался причиной срыва назначенного полета, еще не случалось!
Добрая сотня людей, готовивших самолет, двигатели, оборудование, приборы-самописцы принялась трудиться «в обратную сторону»: зачехлять, снимать, заглушать, законтривать… С грустью смотрел Белосельский через широкое зеркальное окно комнаты летчиков на эти процедуры.