Помнишь, земля Смоленская... - страница 9

Заметив, как мучается паренек, бригадир подходил к нему, ненавязчиво, как бы между прочим, интересовался:

— Ну-ка, ну-ка, что ты там намерял? Так, дай-ка мне данные по этому участку… И вот по тому…

Он быстро производил в уме необходимые вычисления и говорил Мутулу:

— Запиши теперь в свою тетрадку, кто сколько накосил за день.

И диктовал ему итоговые цифры по всем звеньям. Мутул, дивясь про себя той быстроте, с какой бригадир управлялся с цифрами, заполнял записями тетрадь учета.

Так оно и шло: Мутул смотрел, мерял, Санджи считал и подбивал итоги.

Получалось, что авторитет Мутула в бригаде опирался на опыт и знания бригадира. И по справедливости этот авторитет следовало бы разделить на двоих: Мутула и Санджи.

Сейчас, спустя много лет, Хониев с благодарностью вспомнил об Альджаеве, скромном, душевном, отзывчивом…

…Лейтенант отошел от двери, присел на нары. Бойцы отдыхали: кто просто лежал на нарах, кто потихоньку напевал что-то, кто читал. А некоторые, несмотря на тряску, исхитрялись писать письма. Хониев извлек часы из верхнего брючного кармашка, посмотрел на них: близилось время очередных занятий. Сегодня он собирался поговорить с бойцами о законах баллистики.

Засовывая часы обратно, он перехватил взгляды бойцов, с явной неприязнью устремленные на расписание занятий, которое подрагивало на стене вагона. «Ладно, — решил лейтенант, — пусть еще малость отдохнут. Позанимаюсь с ними перед самым ужином».

В этот момент Хониева окликнул Токарев, стоявший в дверях:

— Товарищ лейтенант, глядите-ка, ну прямо калмыцкий хотон!

Он тыкал перед собой, как указкой, карандашом, которым до этого писал письмо. Хониев пристроился возле него, выглянув наружу, сказал:

— Это казахский аул.

— Видать, казахский аул и калмыцкий хотон — родные братья! — засмеялся Токарев.

Аул, тянувшийся вдоль линии железной дороги, и впрямь напоминал калмыцкое становище, и у Хониева сжалось сердце.

Поезд на этом перегоне шел медленно, предоставляя Мутулу возможность получше рассмотреть открывшуюся перед ним картину.

Аул весь был как на ладони. Выстроились в один ряд, как копны сена, куполообразные юрты. Полог одной из них, закрывавший вход, задрался и трепетал на ветру, словно крыло птицы. Над маленькими печурками, стоявшими возле каждой юрты, вились прозрачные дымки. Хозяева растапливали свои печки кизяком, и Хониев с наслаждением вдохнул кизячный дым, задержав его в легких, как это делают заядлые курильщики. Кому-нибудь, может быть, этот дым показался бы горьким, едким, а для степняка-калмыка нет на свете ничего родней, чем запах горящего кизяка!..

Казахи хлопотали возле своих юрт. Мутул обратил внимание на проворную казашку в белом платке, готовившую обед. Сняв крышку с казана, она споро помешивала в нем поварешкой.

Вот таким же белым платком мать Мутула, когда он был маленький, вытирала с его лица грязь и слезы…

Юрты кончились, их сменила длинная вереница саманных домиков с маленькими мутными окнами. На трубы домов вверх днищами надеты ведра. «Здесь, наверно, казахи зимуют», — подумал Мутул и про себя сравнил скопище домиков со стадом верблюдов на отдыхе. Жаркой летней порой верблюды любят поваляться в степи, на пропеченной солнцем земле, лениво перемалывая жвачку.

Перед домами, задрав короткий хвост, с веселым ржанием возбужденно носился взад-вперед белый жеребенок. Услышав протяжный гудок паровоза, он застыл на месте как вкопанный, подняв морду и навострив ушки, подобные разведенным лезвиям ножниц.

Протянув вперед руку, Хониев губами позвал:

— Ну!.. Иди, иди сюда, малыш!..

Жеребенок подождал-подождал и пустился вскачь рядом с поездом. Копытца его, чудилось, не касались земли, он походил на лебедя, летящего низко над землей к недальнему озеру.

Километрах в двух от аула казахи косили траву. На угодье шумели, стрекотали машины, в которые запряжены были верблюды и лошади. Верблюды, их было четыре пары, вышагивали не спеша, важно и лениво, с таким видом, будто делали своим хозяевам одолжение, а когда погонщики подстегивали их, они чуть поворачивали вислогубые морды и недовольно косились на обидчиков: эй, поосторожней!.. А вот лошади, тянувшие за собой тарахтящие конные грабли, казалось, не знали устали, они споро переступали ногами, поступь их исполнена была какого-то упорства и неутомимости. Почти все сено уже собрано было в валки, солдатскими шеренгами выстроившиеся на лугу.