Попытка разобраться в непостижимом - страница 10

В собственном доме у него было одно, очень сильное — и запретное — желание. Он мечтал сидеть на стуле и тупо смотреть в пространство, на виду у жены и детей. Они непременно должны были увидеть его. Увидеть и ужаснуться. Ведь в семействе Берг–Ларсенов не принято было попусту терять время, напротив, время (и жизнь) там употребляли с пользой. Все, начиная от отца с матерью и кончая Мортеном и Кари, тратили время на полезные занятия и расширяющее кругозор общение. Члены семьи постоянно соверщенствовались, в особенности дети, чем они несказанно радовали старших. Они жили полнокровной жизнью. Но в душе Арне Гуннара таилась мечта о том, что его дети войдут в гостиную и увидят своего отца: как он сидит на стуле и не сводит глаз со стены. Да–да, он такой, ваш отец. Забудьте все остальное, прочее лишь поза, маскарад, хотел бы он сказать им и в своих грезах наяву считал, что уже выложил это.

Так проявлялась социал–демократическая тоска власть имущих у преуспевающего начальника отдела, перевалившего за четвертый десяток. А. Г. же считал себя белой вороной и воспринимал свои желания как нечто постыдное, не переставая, однако, лелеять их и ее умеряя дикой злости на собственный образ жизни. Пора было кончать с ним. поэтому А. Г. развелся и переехал в Румсос, до колик смеясь, по его выражению, оттого что сумел–таки выпутаться.

Свою новую квартиру он обставил только новой мебелью. С Санкт–Хансхёугена не взял даже комода. Он купил все заново, и в первый же вечер, проведенный в Румсосе, на А. Г. снизошла удивительная благодать. Он был совершенно один. В окружении совершенно новой мебели. В совершенно новой для себя квартире. Он подошел к окну и выглянул на улицу. В других окнах горел свет. Мало кто задернул шторы. Он мог заглянуть в тысячу домов (ну–ну, без сантиментов). Он чувствовал себя счастливым.

А. Г. не случайно переселился именно в Румсос. Из всех пригородов Румсос был ему ближе всего. Объяснялось это тем, что там были воплощены (или, если угодно, погребены) его юношеские мечтания. В конце 60‑х он, — можно сказать, новоиспеченный архитектор — входил з состав группы. проектировавшей Румсос. Они задумали создать микрорайон, комфортный для человека. Им отвели одетый холмами участок в Лилломарка, угозо нетронутой восточнонорвежской природы, с елями, зесными озерцами, пригорками, пологими вершинами, болотами м скалистыми кручами. Там им предстояло спроектировать жилой комплекс на восемь тысяч человек. Это было больше, чем вего родном Саннефьорде, так что у А. Г. было совершенно особое ощущение от работы. Подумать только: сотворить на кульмане целый город, крупиее того, в котором прошло его детство. Конечно, он был еще желторотым, еще не завоевал авторитета среди проектировщиков, и все же… все же он тоже работал. То, что возникало у него в голове в виде идеи, если заслуживало одобрение группы, переносилось на бумагу и становилось эскизом. а потом могло войти в окончательный проект м воплотиться в действительность, т. е. определять жизнь восьми тысяч человек как некая совокупность, без которой им было не обойтись, как некая данмость, от которой зависела существенная часть их повседневной рутины, на многие поколения вперед.

Участок располагался к северу от Гроруда или, точнее, примерно в километре от чудища под названием Аммеруд. Архитекторы и хотели создать район, который бы стая протестом против Аммеруда. Альторнативой ему. Гигантские жилые кварталы Аммеруда, корпуса в двадцать этижей высотой, по сто метров в длину, с тысячью жителей в каждом, и все это в чистом поле, где нет ничего, кроме заполонивших округу домов серого бетона — вырвавшееся из–под контроля порождение холодного технологического века (так считали А. Г. и другие архитекторы). Их доводом в споре и должен был стать Румсос. Городок на восемь тысяч человек. На которых бы не давили бездушные жилые махины, куда они будут забираться по вечерам. Микрорайону предстояло раскинуться вокруг широкой луговины. Несколько обособленных кварталов. Архитектоническое целое из невысоких корпусов и домиков на одну–две семьи. С проходами между отдельными кварталами, с тропинками. Для автомобильного транспорта микрорайон был закрыт. Весь участок опоясывала кольцевая дорога, от которой ответвлялись подъезды к различным кварталам, к стоянкам, где положено было оставлять машины. Оттуда водители, перейдя на пеший ход, направлялись в глубь кварталов, к разбросанным на лугу домам — по замыслу проектировщиков, изобразивших все это на листе ватмана, район. должен был стать апологией Жизни, которая есть контакт между людьми. К каждому кварталу примыкали школа и детский сад. И школы, и Детские садики были небольшие, в двух шагах от вашего дома. Отводились участки и под промышленную зону. Жизнь в городке должна была бить ключом. Просторные лоджии при квартирах. И еще отдельная лоджия возле прачечной (помещения для стирки), где можно было развесить выстиранное белье. По соседству с домами намечалось соорудить вместительные сараи, которые бы также служили мастерскими. Здесь, между сараями, и рядом, на лугу, было приволье для общения. К вечеру тут должен был кишеть народ: женщины пьют кофе, мужчины переговариваются, стоя за верстаками, дети играют — картинка из итальянской жизни, перенесенная на норвежскую почву, всего в каком–нибудь калометре от этого чудовищного Аммеруда. Сама архитектура должна была петь осанну человеческим контактам. Здесь не могло быть речи об изолированности и одиночестве. С внешней сторовы многоквартирных домов проектировались вместительные лифты: даже такой ничтожный повод, как поездка в лифте, использовался тут, чтобы подтолкнуть людей к общению. Движутся вверх–вниз кабины лифта. Развовается на лоджии вывешенное для просушки белье, реет его многоцветье. Толпится на лугу народ. Смех и крики. И тут же, неподалеку — покой и тишь природы. Живописная местность с пешеходными тропами, которая всегда привлекает норвежцев.