Попытка разобраться в непостижимом - страница 8

Еслы вкратце, то события, о которых пойдет речь, начинаются с того, что руководитель отдела планировавия в ОБОСе, член ВСА, архитектор Арне Гуннар Ларсен, расставшись со своей женой, завотделом в министерстве торговли, кандидатом юридических наук Бенте Берг, переезжает в Румсос. и там у него, как ни странно, завязывается дружба с живущей в том же доме супружеской парой, Илвой м Бьёрном Юнсенами. Многое из поведанного мне А. Г. указывает ма то, что человек он весьма своеобразный, однако я не стремлюсь подчеркивать его своеобразие или странности. напротив, я булу стараться, по мере возможности, истолковывать его мысли, чувства м поступки как присущие не одному ему. Это, в частности, относится к тому, что он рассказал мне о разрыве с женой и переселении в Румсос.

Свою бывшую супругу. Бенте Берг Ларсен, он назвая «деловой женщиной», добавив при этом, что у него была «идеальная жизнь» и что в своем браке он стал «свидетелем идеальной жизни и идеального супружества» — свидетелем, поскольку А. Г. много лет наблюдал эти отношения и себя самого (как «одного из действующих диц идеального супружества») словно со стороны. Он чувствовал себя чужим, лишним в собственном браке и в собственной семье, состоявшей из жены и двоих детей, десятилетнего Мортена и восьмилетней Кари. с которыми он жил в центре Осло, в квартире возле парка, Санкт–Хансхёуген. Далее он обрисовал среду, в которой вращалась супружеская чета Берг–Ларсен. назвав ее «норвежской элитой, об утонченности, интеллектуальности и беспристрастности которой ходила молва по всей стране». Означенная элита включает в себя преуспевшую молодежь конца 60‑х годов, тех, кто теперь занимает теплые местечки в государственном аппарате либо же в единственной партим, обладающей достаточным влиянием, чтобы определять политическое и обществевное развитие Норвегни в нашем веке, то есть в Норвежской рабочей партны. А. Г. поделылся со мной своей радостью, оттого что порвал и с браком, и с этим кругом. Да–да, он до колик смеялся и дрожад от волнения, когда перебирался в свою новую четырехкомнатную квартиру в Румсосе. «Наконец–то можно начать жизнь сначала». При этом, подчеркивал А. Г., ом прекрасно понимал, что он всего–навсего «лысый стареющий мужчина сорока двух лет от роду». Да, он муниципальный чиновник, но, гордо и страстно заверял А. Г., ов в дальше будет отдавать свои сизы проектированию повых квартир м жилых районов, «хотя экономическая ситуащия становится все более напряженной и особенно требует благоразумия, умеренности и трезвости». Так что он сознавал, что за человек переселяется в Румсос co своим скарбом, и все же в глубине души почитал себя счастливцем, поскольку избавился от жены, «поглощенной собственным преуспеванием», и от своих «высокопоставленных детей» и поскольку перед ним открывалась новая жизнь.

Рассуждая о бывшей жене, об их бывшем совместном доме, об их прежнем круге знакомых, А. Г. не ограничивался привычными формулировками. Он говорил со злостью, чуть ли не с ненавистью и слова выбирал, не характерные для той среды, к которой он, пусть против воли, принадлежал сам. «Преуспевание». «Элита». Слово «идеальный» для выражения ненависти. Когда А. Г. рассказывал о своей прежней жизни в квартире на Санкт–Хансхёугене, его речь пестрела такими словами. А. Г. Ларсена вовсе не смущало то, что и сам он, как мы знаем, сделал неплохую карьеру, став одним из шефов ОБОСа, чего отнюдь не стыдился. Чем даже гордился. Он служил существующему порядку. Откуда же тогда эта злость по отношению к другим, кто тоже служит существующему порядку и придерживается тех же политических убеждений, что и он? По–моему, объяснение коренится не в чудачестве А. Г., а в тоске. Его противоречивость объясняется тоской, нередко встречающейся среди социал–демократов того слоя, к которому относится А. Г. Это тоска по отчему дому.

Норвегию и норвежское общество невозможно понять без учета тоски по родному краю. Вероятно, нигде больше нет такой сильной тяги домой, обратно, как у нас в стране, особенно среди государственных служащих, тех, что управляют, распоряжаются делами — от самого низкого уровня до самого высокого. И это не конкретная тяга назад, в детство, к труженице матери, к жару кухни, к промерзшим, заколенелым детским варежкам, — это абстрактное стремление домой. В нем выражена неудовлетворенность выбившихся в люди служителей порядка тем, что они попали в чуждую им среду. Мне кажется, это явление — одна из отличительных черт современной Норвегии. Как бы то ни было, нагляднее всего она проявляется в Осло, на стадионе «Бишлет», во время чемпионата мира по одному из самых замечательных видов спорта, хотя и мало распространенному в мировом масштабе: по так называемому скоростному бегу на коньках. «Бишлет» тогда заполняют двадцать тысяч зрителей, они стоят плечом к плечу и смотрят на двух одиноких конькобежцев, которые круг за кругом, пара за парой движутся по овалу ледовой дорожки. Люли стоят на улице, зимой, нередко в пятналцатиградусный мороз, стоят, чтобы было теплее, на пенопластовых плитах. а то и на старых газетах, похлопызают себя по плечам, пьют водку, а чаще особую смесь чая с волкой, из термоса, и стоят так по многу часов, ревом и криками подбадривая одетых в трико уникумов на ледовой дорожке и окоченелыми пальцами записывая результаты каждого спортсмена, каждого круга, которые объявляют репродукторы в оглушительной тишине, наступающей вслед за окончанием забега. Соревнования транслируются по национальному телевидению, и норвежцы наблюдают на своих экранах, как переполненные трибуны взрываются знаменитым бишлетским ревом. От кого же исходит этот столь популярный в Норвегии рев? Говорят, от народа. Потому и собираются здесь те, кто служит существующему порядку, — с радостью, как один, идут они сюда, чтобы затеряться в толпе, нет, чтобы слиться с народом и извлечь из своих глоток вопль, который, соединившись с воплями других глоток и усиленный бетонными стенами стадиона и самым низким атмосферным давлением в котловине Осло, образует рев «Славных стоячих»