Последняя орбита - страница 11

— Понимаю, — Бурмаков забрал список, пробежал глазами по фамилиям. — Я говорил с ним. Впечатление хорошее.

Конечно, Павлу очень хотелось, чтобы именно Витя Осадчий был с ними, однако более Бурмакову ничего не сказал. Это решит ко­миссия, строго взвесив все «за» и «против». И он переменил тему:

— Степан Васильевич, я изучил, кажется, все гипотезы о до­исторических пришельцах.

— Прекрасно. Мы дали вам несколько дней, чтобы вы могли своими глазами посмотреть те древние заметки...

— Неужели вы тоже...

— Уверен, что на Земле были инопланетяне? Пожалуй, нет. Слишком фантастично. Однако и отвергать это мнение тоже не хочу. Пока нет доказательств ни того, ни другого.

— Были на Земле — не могли не побывать на Марсе?

— Вы правильно поняли мою мысль, хотя такой вывод вов­се не обязателен. Из всей Солнечной системы, на мой взгляд, только две планеты могли заинтересовать чужаков. И кто знает... — Бурмаков отвернулся к темному окну, за которым шумел ветер, покачивались вершины высоких берез. И вдруг неожиданно для Павла бесстрастность, появившаяся на лице Бурмакова во время разговора об инопланетянах, исчезла, и он горячо произнес:

— Как хорошо на Земле! Это особенно ясно там, в про­странстве, когда ты окружен молчаливым холодом. Даже чув­ствуя под ногами твердый грунт. Было такое со мной на Луне. Все вокруг новое, интересное — чужие камни, застывшая лава, бесчисленные кратеры. Смотреть бы, шарить руками, а глаза не­вольно ищут на небе Землю. Так одиноко стало, тоскливо — хоть плачь. Знаете, вернулся на корабль и включил телевизор.

— Но потом...

— Обычное человеческое любопытство взяло верх, — ус­мехнулся Степан Васильевич. — Потому и на горы лазил, и в кратеры спускался. — Он оживился, охваченный воспомина­ниями. — Знаете, пейзаж будто однообразно-унылый, а пригля­дишься — богатство природы.

— Похоже, и Марс такой.

— Мертвый, хотите сказать? Возможно. Да теперь уже никто и не надеется встретить на Марсе то, что мы называем жизнью. После автоматических разведчиков смешно говорить про каналы, ледники, мхи. Дело в другом. Марс — очередная высота, кото­рую берет человек. Когда-то люди побывают и у звезд. Это будет прекрасно! Я завидую потомкам, и я счастлив, что мне, может, выпадет проложить на этом пути первую тропинку.

Воодушевление Бурмакова передалось Павлу. Ранее приглу­шенное ощущение радости и гордости за то, что и он принадле­жит к семье первооткрывателей, объяло его. Павел был благода­рен Степану Васильевичу, который отобрал его в экспедицию, и теперь мысленно давал слово, что не подведет, оправдает это великое доверие. Сказал же одно:

— И я счастлив!

Сдержанный в чувствах, Бурмаков хорошо понимал состояние своего молодого соратника, догадывался, какая буря скрывается за этой внешней рассудительностью. Но и он только положил руку на Павлову и крепко пожал. А потом уже другим тоном — вежливого гостеприимного хозяина — сказал:

— Заговорились мы с вами, Павел Константинович. А соловья баснями не накормишь.

Когда спускались по лестнице на первый этаж, где был подго­товлен поздний ужин, добавил:

— Люблю поесть — и чтобы еда была натуральная. Это моя слабость,

— Делаете запас воспоминаний перед консервным питани­ем? — Павлу было чрезвычайно легко со Степаном Васильеви­чем, как со старым товарищем.

— Воспоминаниями не наешься, — Бурмаков подхватил шут­ку. — Но и избавляться от них не стоит.

Этот вечер запомнился Павлу надолго.

V

Из аэропорта Павел, снова не позвонив, сразу поехал к Вале. Однако, когда уже оказался в подъезде, вдруг захотел, чтобы ее не оказалось дома — впервые побоялся встречи. Валя же наверня­ка обиделась, что он сбежал неожиданно, ничего конкретного не сказав, что за десять дней не выбрал минуты позвонить. И разве может быть оправданием его боязнь принести ей огорчение? Па­вел нерешительно прошелся возле лифта, вздохнул и направился к лестнице. Увидеть Валины печальные глаза ему было тяжелее, чем подниматься на одиннадцатый этаж пешком.

Все-таки Валя была дома. Она открыла дверь, и тогда он вспомнил, что сегодня воскресенье, выходной.

— Павел? — голос был дружелюбен, однако глаза не заблес­тели, как обычно, радостью. Девушка или не хотела, или не могла простить его.