Праздник последнего помола - страница 20

Как-то раз весной Санько самовольно вылез из своей кельи и с криком помчался вокруг хаты. Переполошил кур, разозлил пса и, легко перепрыгнув через перелаз, бросился по улице за чьей-то одноконной повозкой. Возница отмахивался от него, как от собаки, хлестал кнутом по чем попало. Сначала Саньку это, видно, не досаждало, а когда проняло, он ухватился обеими руками за заднее колесо и, упершись ногами в землю, заставил лошадь остановиться. Дядько на повозке перекрестился, а у Санька во всю спину треснула рубаха. Может быть, после этого нервного потрясения он и начал произносить самые простые слова. И сшили ему первые в жизни штаны. Было тогда Саньку шестнадцать лет. Отец больше не отваживался загонять парнишку в келью, теперь ему разрешали спать на припечке. Не ежедневно, а время от времени, когда возникала необходимость, — например, если требовалось приложить силу и поработать за троих мужиков, — отец брал Санька с собой: рыли колодцы или копали могилы, ставили стога, месили глину, трепали коноплю, мяли пеньку, молотили при помощи катка рожь, держали лошадей, когда их подковывали, вдевали кольца свиньям, бугаям и вообще делали всякую работу, тяжелую и очень тяжелую.

Однажды Санько впервые увидел Сулу вблизи и вне себя от радости с разбегу, прямо в одежде, бросился в воду. Отец перепугался, стоял на берегу, словно онемев, не зная, что предпринять, только следил, как на поверхность реки, будто в кипящем котле, выскакивают пузыри, указывая, где пошел ко дну его сын. Но Санько вынырнул. Бешено барабаня по воде ногами и руками, с трудом поплыл против течения к берегу, туда, где ждал отец. Потом-то он мог проплывать целые километры, мог по нескольку минут находиться под водой. Мог вскарабкаться высоко, как никто. Бегал наравне с лошадью. Один справлялся с трехгодовалым бычком. Но чурался компании, избегал сближения с людьми. Точно не решался довериться миру, а во всем полагался на самого себя, на свою силу.

…В ту весну — за два года до переселения — у Санька Машталира произошли три важных события: его разоблачили как вора-подводника и любовника матери Олены Кабачкивны; он, завзятый единоличник, отдал своего конягу внаймы колхозному бригадиру Прокопу Лядовскому, и дальше мы узнаем, что из этого вышло; и еще он понес непоправимый убыток: у него сбесился годовалый теленок.

Машталирша Марфа (она уже наготовила еды на весь день, накормила собак и теленка, задала корм коню) перечинила мешки и теперь укладывает в них товар: вот уж третий день, как городищенский скупщик Лесько обещал приехать, а его все нет как нет. В одни мешки Марфа засовывает просоленные ондатровые шкурки, шкуры собак и телят. В другие набивает перо, шерсть, пух. В остальные — кости и стулки моллюсков.

Хорошо бы Лесько взял в этот раз хоть немного совсем новеньких солдатских рубах, да коробку бескозырок, да ящик добротных башмаков с металлическими пистонами для шнурков, на медных гвоздях, с двойными подметками… Не берет хитророжий, чего-то выжидает. И конечно, привередничает. Выдумал, чтобы она рубахи постирала, а ведь они новехонькие, упакованы по пятьдесят штук, ни разу не надеваны, только и изъяну что на каждой у воротника воинский штамп. Кабы не этот штамп, разве попали бы они к Леську? Не видать бы ему их как своих ушей.

Санько сидел, сгорбившись, на скамеечке у порога и сворачивал цигарку. Сидел он в одной рубахе, и было хорошо видно, что плечи у него перекошенные и острые, а шея короткая и с виду совсем не сильная. Лопатки широченные и так выпирают, что между ними образуется глубокая впадина. Грудь не широкая, но длинная и выгнута вперед, как крышка гроба. На краешке лавки около Санька лежали, дотлевая, несколько окурков — видно, решил выкурить все, что было в табакерке.

— Завязывай! — крикнула Саньку жена.

Тот не спеша захватил в кулак горловину мешка и, накинув петлю из шпагата, крепко-накрепко затянул ее. Потом то же самое проделал с другими мешками.

Марфа взялась за стирку. Возле печки в корыте стояла кадка со щелочью. Откинув рядно, Марфа вынула оттуда рубаху и, напустив пара в хату, плюхнула ее в деревянное корыто с водой. Санько управился с мешками, сложил их у лавки, за сундуком. Молча смотрел, как у Марфы между пальцами стекает грязная вода, и удивлялся, откуда у него столько грязи на спине, под мышками, на шее, — никак жена не добьется, чтобы в этих местах не оставалось пятен. Но скоро он увидел, что это вовсе и не его рубаха, а одна из тех, что со штампами. Марфа почувствовала его взгляд, расправила спину. А Санько уже насупился, прикрыл глаза. Она опять склонилась над корытом и будто про себя: