Предел тщетности - страница 28

Капитан открыл дверцу, залез внутрь и стал оживленно шептаться с водителем. Именно шептаться, потому что головы блюстителей склонились над приборной доской, почти касаясь, как у старых любовников. Вот сейчас они поцелуются, придя к согласию, включат сирену, замигает машина сине-красными огнями, развернется, визжа шинами, и только мы их видели.

В салоне между тем собачились крыса и гриф, арбитром в споре выступал черт.

— Шарик, почему именно сучье вымя? Это сексизм и безответственное жонглирование словами, — воспитывала Евдокия грифа.

— Не понял, — угрожающе хлопнул крыльями Ширак.

— Дунька намекает, типа, негоже мужика обзывать по матушке, — расшифровал Варфаламей.

— А как иначе, по батюшке что ли?

— Попов не трогай, это оскорбление религиозных чувств верующих, — не унималась крыса.

— Сказал бы «сучий потрох», и Дунька ничего не имела бы против, так ведь душа моя, — втолковывал черт грифу, одновременно обращаясь к возмущенной крысе.

— Сколько раз можно повторять: я теперь душа Никитина, — толерантная Евдокия уже завелась с пол-оборота, превратилась в непримиримую феминистку от лингвистики и врагам не отдаст ни пяди существительного женского рода, — потрох-то чей, я спрашиваю? Сучий. Сказал бы, например, потрох, — она пощелкала пальцами в воздухе, — пархатый. Я бы не возражала.

— Это, Дунька, аллитерация и махровый антисемитизм, — поймал крысу на слове Варфаламей.

— Национализм и расизм, — добавил гриф.

Мне почудилось, что я нахожусь в дурдоме. В самом деле, представьте, в машине, стоящей у обочины, сидят три существа неизвестного происхождения и, не обращая внимания на хозяина транспортного средства, всерьез рассуждают о нюансах половой принадлежности выражений оскорбительного характера. Тут у кого хочешь, голова пойдет кругом. К тому же, я не знал значения слова «аллитерация», приеду к Таньке, обязательно спрошу.

— Никакого антисемитизма, — кипятилась крыса, — вспомните у Бродского:

— Достаточно, — прервал Евдокию черт, — неудачный пример. Бродскому можно, он сам еврей.

— Что позволено Юпитеру, не позволено крысе, — прокомментировал язвительный гриф.

— А это уже сионизм и звероферма Оруэлла в одном лице, — не соглашалась начитанная Дуняшка.

Я поплыл, спор жужжал монотонной мухой — бессмысленный, пустой, достигший предела некомпетентности, не способный произвести на свет ничего, даже настоящей злобы к оппоненту. Мне стало плохо, голова закружилась и упала на руль. Раздался длинный гудок клаксона. Он привел меня обратно в чувство, послужил сигналом для совещавшихся в машине гаишников, дверца открылась, но мои спорщики в запале не обратили на резкий звук ни малейшего внимания, закономерно перейдя на личности. Вот так помру через пятнадцать дней, а они и не заметят, продолжая выяснять отношения.

— Дура ты, малохольная, — звучало за спиной, — а ты червяк тупорылый.

«Червяк тупорылый» знаменовал собой потерю крысой последних остатков невозмутимости, с заднего сиденья донеслись в строгой последовательности всхлипывание, шуршание, сморкание в платок и глубокий вздох в качестве финала. Черт даже и не думал извиняться, наоборот довольный собой — сумел-таки довести Евдокию до точки кипения — закурил снова и вместо слов утешения произнес.

— Дунька, смотри, Никитину оброк несут.

— Не оброк, а налог на хамство, — ядовитым голосом подытожила Евдокия.

Видимо черт превосходно ориентировался в запутанных лабиринтах Дунькиного характера, буквально одной фразой вывернул ситуацию наизнанку, введя крысу в экстаз любознательного злорадства.

Капитан подошел к машине, держа в руке пакет с логотипом супермаркета «Азбука вкуса». Я опустил стекло до упора.

— Тебя бы переодеть в цивильное, можно без проб в рекламе продуктов снимать. Какую ряху наел — за три дня не объедешь, — гриф смотрел на гаишника без снисхождения. Видимо ненависть к людям в форме кипела еще с тех времен, когда за ним на вертолетах гонялась американская военщина.

— Да уж, на продуктах из Пятерочки такую идеальную округлость хари не получишь. Жира нет, одно мясцо вокруг глаз, — глумился черт над поверженным врагом.