Предел тщетности - страница 29

— Мальчики, цены, доложу я вам, в Азбуке вкуса не по крысиному карману, кусаются. Я смотрела, считала в уме и плакала, — добила гаишника крыса.

Капитан стоял ни жив ни мертв, предполагая, что сейчас наступит вторая часть экзекуции. Он смотрел испуганно, ошибочно приняв меня за предводителя шайки, ожидал, что скажет наимудрейший, вбив последний гвоздь в крышку гроба. Я молчал и во взгляде цербера появился проблеск надежды. Он подобострастно положил пакет мне на колени. Нутром поняв, что с этой стороны не может исходить угроза благополучию, он теперь не сводил с меня глаз, не реагируя на выпады чертовой троицы. Внутри же наимудрейшего происходила борьба жадности непонятно с чем, с некой субстанцией, не поддающейся описанию.

Я ненавидел власть, но не испытывал лютой неприязни к отдельным ее представителям. Приди на место нынешних узурпаторов самые демократы из демократов, я буду плеваться в сторону власть предержащих с не меньшим усердием. Людей не переделаешь, особенно в России, где все благие порывы разливаются тонким слоем по громадной территории, напоминающую растянутую гармошку с порванными мехами, что нажми нужную клавишу все равно выйдет фальшивая нота.

По-своему интерпретировав задумчивость, овладевшую мной, черт шепнул мне в ухо.

— Но, но, не балуй. Не будь нас, он бы тебя, не задумываясь, обобрал до нитки. Считай, что дядя в клюве принес.

Черт ошибался, у меня и в мыслях не было вернуть капитану пакет с деньгами. Ростки сомнения, не испытывая угрызений совести, я безучастно размазал каблуком ботинка по асфальту еще лет десять назад, уйдя из наемных работников в свободное плавание.

Ворованные деньги капитана не жгли мне руки. Я был такой же сволочью, как он, если не хуже и повернись фортуна другой частью тела, мы бы, как сомнамбулы, махнулись местами, не заметив подмены. Иначе и быть не может, потому что два пишем — пятьсот сорок шесть в уме.

Вынул деньги из пакета, пересчитал, оказалось шестнадцать тысяч с копейками — многовато для двух часов в засаде.

— Свои добавили, — пояснил капитан, — да, вот еще, — Он полез в карман, достал носовой платок, по деревенской привычке завязанный в узелок — в нем оказалась золотая запонка с небольшим камешком посередине, — позавчера в сугробе нашел.

Запонка мне точно была ни к чему, я испытываю брезгливость к чужим вещам, не из чистоплюйства, просто у каждом предмета есть своя история, зачем мне лишние заботы?

Давным-давно, в другой стране, что махнула на прощанье красным флагом, работал я недолго барменом в одном заштатном кафе. Любители выпить несли на продажу все, что можно сдвинуть с места, от носков до меховых шапок, от ручных поделок до библиотек по частям. Список приносимого был столь разнообразен, что сразу и не упомнишь. Однажды два пьяницы уже достигших высшей формы просветления притащили к черному ходу средних размеров холодильник с продуктами внутри. Директор заведения смотрел на наш нелегальный бизнес сквозь пальцы, предупредив категорически — золото никогда не покупать, за ним всегда, как крысы под звуки волшебной флейты бредут либо статья, либо кровь. Одна из официанток не послушалась совета умудренного опытом человека, позарилась на золотые сережки по бросовой цене и через пару недель имела удовольствие беседовать со следователем. От статьи она отвертелась — не тот масштаб, но лишилась приличной, хлебной по тем временам работы моментально.

Я хотел вернуть запонку, но Варфаламей шепнул.

— Бери, бери — вещь красивая.

— Да на кой черт она мне? Была бы пара, еще туда-сюда. А одну разве что в нос вдеть, как папуас.

— Дуньке подаришь, — настаивал черт.

Крыса обладала хорошим слухом, зарделась, польщенная подобной заботой о себе, но, как все особи женского пола, в противовес фыркнула, чтобы скрыть радость на лице.

— Подумаешь запонка, мне такие украшении дарили, царицы локти кусали и плакали.

Я посмотрел на капитана, тот тоже безмолвно просил, буквально умолял — Бери же! — ему хотелось как можно быстрее развязаться с нашей компанией, покончить с выпавшими на его долю унижениями и забыть, как дурной сон мартовским днем. Наверняка, как только мы оставим его в покое, исчезнув с набережной, он на всех парах помчится домой и станет глушить водку до тех пор, пока не придет в состояние безмятежного равновесия с жестоким миром за окном, пока не убедит самого себя: случившееся — мираж, плод его воспаленной фантазии. Работу он не бросит, но серые БМВ крысиного цвета, как проклятье, будет обходить стороной.