Прерванное молчание - страница 60
3.
Так я стал помогать Элис и центру, в котором она работает. Так я стал помогать детям. Так я стал стараться помогать самому себе. Хотя о себе я думал в последнюю очередь. Больше всего мне хотелось, чтобы этим мальчишкам из-за страха и чувства вины не пришлось пройти через то, через что прошел я. Потому что кто-кто, а я прекрасно понимаю, что после такого нормальным ты уже никогда не станешь. Самое лучшее, что ты сможешь — это притворяться всю жизнь. Единственное, что тебе останется — это всегда блефовать и никогда не раскрывать свои карты, как бы высоки не были ставки.
Мне удавалось говорить с ними, с этими детьми. Они начинали говорить сами, стоило мне посмотреть им в глаза. Они понимали все гораздо лучше меня, потому что не были еще так глубоко в этом кошмаре. Все коллеги Элис удивлялись, как мне удается так легко заставлять их говорить. А я и не заставлял.
Помню одну девочку, Молли Нидл. Ей было всего восемь лет. В центр ее привела бабушка. Как только Молли появилась, стало понятно, что это непростая девочка. Она не только ни с кем не разговаривала, она категорически не позволяла никому дотрагиваться до себя. Медицинский осмотр был большой проблемой. Моли начинала кричать и впадала в истерику, когда к ней кто-то прикасался. Бабушка говорила, что Молли совсем недавно стала такой, может быть, около полугода назад. Да, это для них недавно. Полгода — это они называют недавно! Родители Молли были не самым лучшим примером достойной семьи. Они много пили, время от времени употребляли наркотики, время от времени лечились от наркозависимости.
Примерно через неделю после того, как Молли появилась в центре, Элис попросила меня помочь. Попробовать, потому что, как разговаривать с девочками, я совершенно не знал. С мальчишками для меня все было просто. А к девочкам я даже не знал, с какой стороны подступиться. Хотя с Молли для меня все было более или менее понятно. Я и сам долгое время не позволял никому дотрагиваться до себя. Когда меня арестовали и привезли в участок, мне было четырнадцать. Я воспринимал каждое прикосновение, особенно исходящее от мужчин, как угрозу.
И вот, я вхожу в комнату Молли. Она сидит на кровати, обернутая в одеяло с головы до ног и вся буквально трясется. Она смотрит на меня так, как будто я пришел убить ее. Она боится меня до смерти, и я не могу этого не чувствовать.
— Привет, Молли, — говорю я и медленно сажусь на стул.
Она молчит и смотрит на меня широко открытыми глазами, в которых я вижу только панику и ужас. Господи, я прекрасно знаю, что случилось с этой девочкой. Я прекрасно понимаю, что ее изнасиловал, либо ее папаша, либо кто-то из его дружков. Но никого из них никогда не посадят и не накажут, если Молли не начнет говорить. Я смотрю на нее и вспоминаю себя. Я молчал до тех пор, пока мне не исполнился двадцать один год. Да и то в этом заслуга только Фрэнка. Если бы он не начал копать так глубоко, я бы так ничего никому и не рассказал. Хотя, в моем случае, толку от этого оказалось не много.
— Привет, Молли, — повторяю. — Меня зовут Джон. Давай поговорим?
Она молчит и даже не смотрит на меня. Она уткнулась в одеяло и как будто погрузилась в свой мир.
— Молли, — я отодвигаю стул и опускаюсь на корточки перед кроватью, — как же мне с тобой говорить! Как же убедить тебя рассказать все! — Я как будто обращаюсь к самому себе.
Она молчит, а я продолжаю.
— Можешь не верить мне, Молли, но я понимаю тебя. Понимаю даже слишком хорошо. Только скажи, кто это сделал. Просто скажи, кто.
В этот момент Молли поднимает на меня свои огромные голубые глаза. В них застыли слезы. Она мотает головой и прячется под одеяло.
— Молли, — я глажу ее по голове, и она вздрагивает, — посмотри на меня! Просто посмотри!
Она опускает одеяло, и я снова вижу ее глаза, из которых текут слезы. Она вздрагивает и трясется. Она рыдает. У нее настоящая истерика. Она захлебывается и задыхается от собственных слез.
— Тихо, тихо, Молли, успокойся.
Я сажусь на кровать рядом с ней и крепко обнимаю. Сначала она дрожит и вырывается, но потом как будто замирает и продолжает рыдать, уткнувшись мне в плечо.