При дворе герцогов Бургундских. История, политика, культура XV века - страница 41

На протяжении всей эпохи Средневековья наставление в добродетели являлось одной из главных функций истории[367]. Вслед за античными авторами средневековые хронисты считали ее наставницей в жизни человека и общества, призванной акцентировать внимание на благих поступках, благодаря которым человек может достичь спасения. Историческая литература являлась «зерцалом нравов», и в ней нужно было искать нравственные уроки, а авторам этих произведений следовало ориентироваться на эту цель[368]. Существовала традиция упоминать только о добродетельных поступках и всячески обходить деяния, выходящие за рамки допустимых[369].

Бургундские авторы в целом придерживаются общего представления об истории как о кладезе примеров проявления добродетели. Этическая направленность их сочинений, безусловно, доминирует над всеми другими замыслами историков. Каждый из них в прологе к своему сочинению заявляет о намерении рассказать о достойных памяти событиях, доблестных подвигах и т.д., считает своим первым долгом преподнести читателю урок: как следует жить, чтобы добиться благосклонности Бога и не совершить поступков, которые могли бы привести к нежелательным последствиям. «Монсеньор, – обращается Оливье де Ла Марш к Филиппу Красивому (сыну Марии Бургундской и Максимилиана Габсбурга), – обогатите ваше сердце добродетелью… ваших предков и, если вам расскажут об их пороках, не вспоминайте об этом, помните только примеры благодеяний, но не пороков, которые для благородных людей являются отвратительным уродством»[370]. В своем следовании такому пониманию назначения истории де Ла Марш хорошо вписывается в круг представителей поэтической школы «Великих риториков», наиболее знаменитыми представителями которой в бургундской литературе той эпохи были официальные историки Бургундского дома Жорж Шатлен и Жан Молине. В их творчестве тема истории-наставницы просматривается также весьма четко, что обуславливалось не только, и даже не столько слепым следованием традиции, сколько осознанием своей особой позиции и роли в обществе, связанной в первую очередь с теми функциями, которые легли на них вместе с высокой должностью официального историка. Его главными обязанностями, по мнению Шатлена и Молине, являлись необходимость восславить добродетель и осудить порок[371], написать историю, в которой бы отразилась коллективная память об эпохе, а не просто индивидуальная интерпретация событий, осознание того, что историк должен не только преподнести урок читателю, но и отстаивать интересы той общности, которую он представляет. С этим связана их активная пробургундская позиция, особенно ярко проявившаяся в период открытого (но не всегда военного) противостояния с французским королем.

Пристальное внимание, уделяемое «Великими риториками» морали, объясняется их пессимистическим взглядом на исторический процесс[372], рассматриваемый как продолжающуюся порчу нравственного облика человека. Причем для них важно, что эта порча касается и государей, которые в конечном итоге определяют судьбу своих подданных. Этой теме подчинена и идея смены империй, характерная для всей средневековой историографии. Пока среди троянцев, ассирийцев, персов, греков и римлян царствовала добродетель, их государства процветали. Последовавшая за этим порча нравов привела к крушению этих империй. Подобные примеры приводят в своих прологах Молине и Шатлен[373]. Хроника последнего начинается с весьма печальной картины всеобщего хаоса. Повсюду, пишет автор, царит беспорядок, тирания. Подданные не подчиняются правителям, государи не заботятся о своем народе, клир стремится к роскоши и гонится за тщетной славой. Человечество вырождается, что подтверждается бесконечными войнами, конфликтами, эпидемиями и успехами главного врага христианского мира – великого Турки[374]. Перед читателем предстает вполне традиционная для той эпохи картина, окрашенная в эсхатологические тона, предсказывающая скорый конец этого мира. У Шатлена подобное видение мира подчинено и другой, политической цели. Уделяя внимание библейскому сюжету братоубийства, он не мог не понимать, что таким образом подводит читателей к проведению параллелей между этим событием и эпизодом из совсем недавней истории – убийствами двух членов королевского дома: Людовика Орлеанского и Жана Бургундского. Несмотря на то что автору удается на определенное время отойти от свойственного эпохе пессимизма – в Филиппе Добром он видит идеального государя, – последующие события возвращают его к логическому продолжению рассуждений о порче человека. Размышления о Людовике XI и Карле Смелом заставляют Шатлена снова писать о нравственном перерождении государей. Обвиняя короля в подготовке покушения на герцога, историк упрекает всех государей в отходе от норм морали. По его мнению, отвернувшись от Бога, они живут только для себя, преследуя свои интересы, а не заботятся о подданных, как это подобает истинному правителю. Они погрязли в зависти, обмане и интригах, окружили себя порочными советниками, а мудрых изгнали