Принцесса и страж - страница 9

Шла она не в монастырь, ведь перед возвращением нужно было переодеться. Не приведи Гарх встретиться сёстрам в таком виде!

Тропа вела к дому на отшибе; стоял он на холме, будто чурался других домов. Внизу светились огни Прилесья — золотые в тёмном мареве ночи. Но в доме, куда шла Найви, огни не горели: не звучали голоса, не лаяли псы — лишь листья шуршали, да настырно трещал козодой.

Здесь — в неказистом домике с сосновой дранкой — она была частым гостем, а хозяин его стал для Найви наставником… и немножко подельником по части отлучек из аббатства, поскольку знал про устроенный за сараем тайник.

Она перемахнула через плетёную изгородь. Плодовые деревья темнели при луне, приставная лестница ждала хозяина — когда явится за черешней?.. Опять забыл убрать, подумала Найви, глянув на лестницу, а потом вздохнула, взяла её и потащила в сарай.

Трава мягко шуршала под ногами. Сарай, служивший ещё и конюшней, стоял за домом; чтобы не скрипеть дверью, Найви оставила лестницу у стены. Обойдя сарай, она встала на четвереньки и зашарила в лопухах. Нащупав ящик, подняла крышку и вынула одежду: грубое платье и платок.

«После пострига даже это покажется удобным…» — подумалось ей.

Монахиней она пока не была — в них постригали с восемнадцати. Одна мысль об этом приводила Найви в ужас. На её частые побеги мать-настоятельница закрывала глаза (давно поняла, что бороться с этим бесполезно), но для других-то всё иначе: в пятнадцать (уже через год!) она простится с вольной жизнью, став послушницей… Облачится во власяницу, наденет подрясник, скроет волосы платком. А пройдёт время, и его заменит клобук монахини. Найви выдадут рясу, которую должно носить в любую погоду, и заявят, что она готова к подвижническим деяниям… Найви-то к ним не готова, но кого это волнует?

Если же она откажется, ей придётся уйти из аббатства, — а уходить ей некуда.

Переодевшись, она убрала в тайник кинжал. Охотничью одежду сложила туда же, закрыла крышку, сунула ящик в лопухи. Теперь можно и в монастырь…

— Ай!..

Палка ударила её по макушке — впрочем, несильно.

— Ты труп, — сказал магистр Фрэйн. — А знаешь, почему?

— Конечно, знаю, — огрызнулась Найви. — Если при каждой встрече бить кого-то по башке, то рано или поздно он станет трупом.

Она выпрямилась. Старик-алхимик опёрся на клюку, которой он стукнул Найви. В другой его руке был фонарь.

— Трупом ты станешь не поэтому, — угрюмо возразил магистр, — а потому, что шляешься в лесу на ночь глядя.

Найви потёрла макушку. Со стариком лучше не спорить… особенно когда он с клюкой.

Жизнь-то он ей спас, а вот от собственной вредности спасти запамятовал.

Найви знала, что именно магистр привёз её в аббатство, хотя сама того не помнила: она ведь спала. Забылся и день, когда она лишилась семьи — лишь образы в памяти остались.

Но Найви помнила песню.

Когда родители пели, она была без сознания, но песню каким-то образом слышала. Та спасла её ценой жизней отца и мамы — Найви знала это отчётливо… Вроде не должна была знать, но знала.

Иногда ей снился сон: она стоит на поляне рядом с мёртвыми родителями, а на неё глядит женщина с зелёными глазами и волосами, похожими на огонь.

От взгляда женщины Найви всегда просыпалась.

В каком-то смысле ей повезло — она была слишком мала и быстро оправилась. Но в первые недели в монастыре взбиралась на башни, смотрела в небо и ждала, что за ней прилетят. Да и потом, спустя месяцы, в стонах вьюги ей слышалось хлопанье крыльев. Едва не сбивая монашек, она мчалась к окну, но за ним кружился снег — и Найви, сколько ни всматривалась, ни разу не увидела зверокрылов.

Айрины не прилетели. На летающие острова её никто не забрал.

С жизнью в аббатстве Найви свыклась, почти забыв, что она дочь фьёрла. Но в лесу ей было лучше, чем в келье, а священным текстам она предпочитала уроки магистра. Если бы тот позвал Найви жить с ним, она запрыгала бы от счастья.

Но магистр её не звал.

— Опять в лес понесло… — проворчал он. — Нормально жить не можешь!..

— В послушании и молитвах? — фыркнула Найви.

— Молитвы не вредят, если их не навязывать.

Её кольнул протест:

— Ну и много ли полезного совершили монахини, молясь с утра до ночи?