Пробуждение - страница 58

Железнодорожник огляделся. Кухонька закопченная, подзапущенная. Над телевизором среди семейных фотографий уже висит тетин некролог. В изголовье больного стоит бутылка с водой и пузырьки с таблетками. Железнодорожник осматривал обстановку, в которой жил отец, и его начинали терзать угрызения совести. Он прицокивал языком и бубнил что-то себе под нос, но старик был глуховат и не понимал, почему это он прицокивает и бормочет. Услыхал только вопрос сына:

— Эти исподники, отец, когда в последний раз стирались?

Он имел в виду кальсоны Стефана Чукурлиева, доходившие ему до лодыжек, завязанные внизу веревочками, похожими на мышиные хвосты.

— Какие исподники? — переспросил отец, протягивая руку за бутылкой с водой. — О каких исподниках ты говоришь?

— О твоих, отец… Когда, спрашиваю, ты в последний раз их стирал?

— Откуда же мне помнить… Ежели Марийка меня обстирает, хожу чистый… Ежели нет — больше некому за мной присмотреть…

— Нехорошо так, отец! Надо соблюдать гигиену.

— Нехорошо… А что поделаешь? С этой больницей, которую начали строить, совсем обо мне забыли… Исподники я могу и сам выстирать… Исподники я никому стирать не дам… Неудобно… Сам стираю… А вот все остальное, ну там рубашки, — это уже выстирать некому…

Железнодорожник помог отцу снова лечь. Все так же прицокивая, он укрыл его одеялом и покачал головой:

— Так дальше не пойдет… Я уже вышел на пенсию… Ты понял?

— Правда? Когда успел? Ведь ты еще молодой.

— Нас, железнодорожников, отправляют на пенсию раньше… К тому же я тоже активный борец против фашизма…

— Ну и что ты теперь делать будешь?

— Как это что?

— Не будешь ли где работать? Ты еще молод. Можешь заработать еще одну пенсию… А сложа руки сидеть не годится.

— Все это верно, отец, но закон не разрешает.

— А прохлаждаться разрешает… Так, что ли?

— Да это кто как устроится.

Помолчали. Со двора доносился гомон домашней птицы. Старик вдруг прислушался.

— Проголодались. Люди наелись, а им с утра не дали ни зернышка…

— Давай я их покормлю, отец, — предложил сын. — Где у тебя зерно? Под лавкой?

— Как же ты их накормишь, пенсионер, — усмехнулся старик, — ведь закон тебе не разрешает?

— Тебе, отец, скоро сто лет стукнет, а все поддевки да подначки. Лучше скажи, где кадушка с сорняками. Чистого зерна я им не дам. Пусть сами покопаются на стерне! Избаловал ты их.

Старик приподнялся и указал на кровать, где спрятал кадушку с приготовленной для птиц смесью семян. Димитр вытащил ее на середину кухни, зачерпнул горсть, чтобы убедиться, что пшеницы здесь нет, и, увидев, что все в порядке, подхватил кадушку одной рукой и быстро вышел во двор. Старик озабоченно вслушивался в квохтанье и хлопанье крыльев своих пернатых любимцев. Ему было приятно, что сейчас они набьют себе зобы.

— Замешай и отрубей для поросенка! — крикнул он, глядя в открытое окно. — Слышишь, как хрюкает и визжит!

В этот день железнодорожник сделал большое дело: накормил всю живность, почистил у поросенка, вымел мусор из собачьей конуры, принес воды, повесил над костром за оградой большой закопченный котел и подогрел воду для стирки. Когда вернулась Еленка, досыта наговорившись с сельскими женщинами, вода уже кипела, и рядом стояло деревянное корыто.

— Давай-ка, Еленка, выстирай отцовские исподники, а то он уже весь пропах, стыдно… А то как чем-нибудь загрузиться отсюда, так это мы пожалуйста, а как помочь — так и не догадаемся… Давай, пока еще припекает, чтобы успели высохнуть.

Еленка поморщилась, но слово железнодорожника было в семье законом. И хотя после сытного обеда, с кутьей и разными другими вкусными блюдами, было не так-то просто согнуться, Еленка засучила рукава, надела старый фартук, оставшийся еще от покойной свекрови, и уселась на стульчике у корыта.

Железнодорожник снова вернулся к отцу в кухню, сел на топчан напротив и продолжил свои рассуждения насчет того, как отец должен жить и от чего беречься. Старик слушал и улыбался про себя, потому что ему уже нечему было учиться на этом свете. Он уже взял свое: и у земли, и у людей. А сейчас лежи, не лежи — все едино!

Но ему было приятно слушать сына. Приятно было видеть его в форме, с пышными усами, похожими на дедовские. В роду Чукурлиевых всегда носили усы. И дед, и прадед. Они были гайдуками, встречали в этих краях Левского и отца Миткало. Носили длинные закрученные усы, как у Панайота Хитова. Пройдут годы, кто-нибудь, может, и сбреет их как-нибудь сгоряча, но спустя некоторое время они снова появятся, еще более пышные… Пока Чукурлиевы живут на свете, они будут носить усы. Сбривай их, не сбривай — они будут появляться снова, напоминая о гайдуках… Пока есть в роду мужчины, будут и усы… Так было, так и будет!