Прозрачная маска - страница 52

На следующий день купил себе зеркало. Укрепил его в своей конторке таким образом, чтобы смотреться, не сходя с места. Сделал это, чтобы убивать время. Сижу, скажем, зимой, за окном темно, где-то играет музыка (всякие прелести были в то время, люди еще не отвыкли веселиться), рабочий день заканчивается, и наступает ночь — долгая, наполненная тихим ужасом. В такие минуты мне больше всего хотелось не того, чего ожидал, а перемен в жизни и в себе. Хотел, чтобы вспыхнула война или мировая революция, напал мор или чума, потом — все что угодно, только бы кончилось это бессмысленное существование. При таких мыслях я смотрел в зеркало. Видел свое отражение слабым и черным, как у лудильщика кастрюль, и мне казалось, что это не я. «Ты ли это?» — спрашивал я. На меня смотрело немощное от ночных бдений лицо, поблекшие губы, потухшие бегающие глаза. С глазами я, конечно, преувеличиваю, но тогда мне так казалось, Смотрел я на себя и старался унижать всех, пока не поверил в собственное ничтожество. Кто-то из древних мудрецов сказал, что человек каплю за каплей должен выдавливать из себя раба. Я же делал обратное — каплю за каплей впрыскивал себе в душу страх и самоуничижение. Не мог понять время, в которое жил. И оно меня не понимало. Это было не мое время, а я — не его герой. Убивал его, как мог. И оно убивало меня. Маскировались друг от друга и никогда не видели своего истинного лица. Для характеристики такого состояния и его лечения теперь придумано много названий и лекарств, может быть, они и тогда имелись, но я боялся хоть кому-нибудь пожаловаться, с кем-то посоветоваться. На втором году своего пребывания в должности счетовода я уже не носил галстук, брился через день и при мысли о женщинах или каких-либо других развлечениях покрывался холодным потом от отвращения.

В то время на одно из заседаний правления кооператива пригласили и меня. Правление должно было изыскать средства для увеличения доходов, чтобы открыть магазин в самом отдаленном квартале нашего села. В те годы кооператив не имел ничего общего с государством, лишь по его законам выступал как частное предприятие. Ответственность за любые нарушения закона брало на себя правление кооператива.

Если бы я знал, что начнется после этого и во что обернется потом это заседание правления, я должен был или надеть новый костюм, или повеситься. Члены правления оказались простыми людьми — сельские хозяева, но алчные к престижу в глазах своих односельчан.

Пригласили меня за тем, чтобы спросить, будет ли нарушением закона, если шофер кооперативного грузовика отвезет сыр не на государственные склады, а на рынок и продаст его как частное лицо. Ответил, что должен свериться с законом по этому поводу, завтра доложу. Я, естественно, знал этот закон. По дороге, пока возвращались домой с единственным партизаном села дядей Жельо, рассказал ему, что пришлось быть на суде, на котором разбиралось дело таких же, как наши, правленцев, продавших сыр с кооперативной сыроварни на плевенском рынке, вместо того чтобы сдать его на государственные склады. «И сколько им дали?» — «Да ничего, осудили условно». — «Ага».

На следующий день никто меня уже не спрашивал, что позволительно, что запрещено государственными законами. Каждое утро я слышал, как кооперативный грузовик спускался по каменной мостовой нашей улицы к сыроварне. Через два месяца магазин в упомянутом выше квартале был открыт, а правление кооператива, несмотря на строгий запрет, разрешило закупать кооперации скот на мясо, делать колбасу и отправлять ее в Габрово.

Однако, когда, казалось, дела шли хорошо, однажды утром товар с нашего грузовика был конфискован, а шофер и один из членов правления, сопровождавший товар, задержаны. Теперь, после стольких лет, прошедших с тех пор, могу признаться, что сигнал, т. е. анонимное письмо, написал я. Под суд попал целый коллектив правления кооператива — все члены правления были арестованы, и началось следствие. Единственный партизан села и бывший снабженец партизанского отряда «Освободители» тоже был арестован. Дело, однако, было быстро прекращено, потому что слухи быстро распространились по всей области и вызвали неприятные разговоры. Да и нарушение закона — в те голодные годы все хитрили, чтобы прожить, — не шло вразрез с общей политикой, а в афере с черным рынком был замешан дядя Жельо. Присудили им по три месяца, большую часть которых они провели в предварительном заключении, пока шло следствие. Почти сразу после вынесения приговора все члены правления возвратились в село. Односельчане отнеслись к этому событию по-разному. Одни сетовали, другие были довольны. Спрашивали у меня, как дела в других деревнях и селах. Отвечал уклончиво, что времена трудные и правительство должно думать и искать выход. Все должны благодарить, что в деле оказался замешанным дядя Жельо, ради него всех освободили из тюрьмы. Как-никак, а власть должна защищать своих людей. Со мной соглашались, а по всему селу пошла молва, что, если ты коммунист, тебе все позволено, а законы только для простых людей.