Прозрение. Спроси себя - страница 45
Обретя опять бесценный для каждого человека дар, он не чувствовал в себе жажды выиграть поединок с будущим. Была тому веская причина. Федор знал ее, но не мог с ней свыкнуться и пребывал в подавленном состоянии: окажись избавителем другой врач, не Ярцев — радость прозрения не омрачилась бы такой безнадежной тоской.
Федор метался в раздумьях, не находя сил и понимания, как жить дальше.
С той поры, как прошла операция и он ненасытно смотрел на окружающий мир, Федор ни разу не подходил к зеркалу. Его не интересовало свое обличье. Горькая память хранила лицо фронтовика, увиденное в разбитом зеркальце за два дня до рокового ранения.
Вчера, после того как ему принесли железнодорожный билет, Федор зашел подстричься. Усевшись в кресло, он застыл, увидя чужое, вытянутое, худое лицо. На морщинистом горле резко проступал кадык.
«Поутюжила жизнь… — подумал Крапивка. — Себя самого узнать не можешь. А в нем через тридцать пять лет с ходу узнал Ваньку Проклова… Почему так случилось? И главное-то — не поймешь, к добру или худу случилось. Тут со своей жизнью не знаешь, как совладать, дак еще ярцевская поперек дороги легла. Спуталось все. Не к добру, не к добру… И зачем он мне признался?»
В последние дни Федор страдал от щемящей боли в затылке, но терпеливо переносил ее, боясь пожаловаться врачу. Он сторонился людей, часами просиживал в дальних пустых коридорах, чтобы не встретиться ни с Ярцевым, ни с тетей Дуней, ни с Лидией Петровной.
После обеда он спустился в канцелярию и получил документы. В палату не стал подниматься на лифте — там всегда было многолюдно, а пошел по дальней лестнице.
Собрав в чемоданчик пожитки, облегченно вздохнул.
— Поеду…
В коридоре было пусто. Он заспешил к лестнице, и, надо ж случиться, навстречу ему попалась тетя Дуня. Он робко остановился, сказал:
— Уезжаю. Спасибо…
Тетя Дуня хотела пройти мимо, но все-таки задержалась.
— Желаю тебе хорошей жизни. Авось научишься ценить добро. — Она помолчала и добавила: — Только Ярцева я тебе не прощу… Слышишь?
— Ни в чем я не виноват, — отозвался Федор. — В милицию не бегал.
— Без нее шуму хватало.
— Вот уеду — и смолкнет.
— Легко беду забываешь.
— Зря вы… Оттого и страдаю, что память цепкая. Мне от нее покою нет. Изнутри жжет.
— Шагай, шагай! К чему все заново перемалывать…
Лицо Федора вспыхнуло багровыми пятнами. Он растерянно потоптался и побрел к лестнице.
Уже в поезде, когда мимо окон поплыли дачные поселки, Федор порадовался, что вырвался наконец из больницы. И какая-то разом возникшая сила не дала ему лечь и забыться в долгом сне, а приковала к окну, за которым была жизнь. Он не видел ее двадцать один год.
Молва о возвращении Крапивки тотчас облетела весь дом. В комнату, где он жил, набилось много народу.
Всех поразило исцеление Федора. Поэтому больше всего расспрашивали о профессоре Ярцеве. Но о нем Крапивка говорил скупо, не вдаваясь в подробности. А обитатели дома без устали задавали вопросы про операцию, про то, велика ли очередь в больницу. Интересовались, сколько надо платить профессору.
И тут Федор не сдержался:
— Это вы чего удумали? Зря! Никаких денег!
Многие тоже почувствовали надежду, просили Крапивку написать профессору письмо, надеясь, что рекомендация Федора поможет.
Только к полуночи комната опустела. Крапивка стоял в коридоре и наблюдал, как расходились люди: кто-то шел, прижимаясь к стенке, многие тащились, постукивая палкой впереди себя, другие плелись, держась за руки.
Он плотно зажмурил глаза и с ужасом увидел себя среди этих людей, бредущих по коридору, и впервые после операции всем существом своим почувствовал, каким счастьем одарил его Ярцев.
С этой внезапной радостью он вернулся в свою комнату. Все здесь выглядело тускло: бледные желтоватые обои, подсвеченные маленькой лампочкой, стол с двумя чашками и неуклюжей пепельницей, которой пользовался сосед Кузьмич, куривший дешевые сигареты «Дымок».
По сторонам от окна стояли две кровати. Сколько раз за минувшие годы он подходил к окну, пытаясь представить, как выглядит улица, где он живет. Но сюда долетал только шум машин и ребячьи голоса.