Путь в рай - страница 18

Но никто не останавливал — ни окриком, ни железом, — и они добрались через шелестящий в полутьме сад беспрепятственно до самого дома.

Она встретила их на пороге, в широком проёме арки. Подсвеченная огнём лампад, женщина казалась сотканной из алого пламени шелков и искрящихся драгоценностей.

— Ты пришёл, о прекрасноликий юноша! Лилия Низама! Счастье моего дома, гордость моего порога! Позволь приветствовать тебя, о сандар*! Озари сияньем своей красы мои очи!

Женщина, совместив ладошки, низко склонилась, замерла перед ними.

Ай, какая умная женщина!

Амад никогда прежде не рассматривал себя в зеркале — у него попросту такой штуки в заводе не было. Но он видел своё отражение в лужах и считал себя если не первым красавцем Тара, то вполне привлекательным парнем. Не хуже других.

И вот на́ тебе! Оказывается, он писаный раскрасавец! Почему ж ему раньше никто не сказал?! Может, никто не понимал?

А женщина вот сразу разглядела.

Она тоже ничего. Талия очень тонкая, ручки аккуратные, бёдра широковаты, но что ж поделать! В общем, женщина красивая и достойная внимания.

Амад чуток извернулся и глянул на грудь. Да, полная, он так и думал.

Женщина всё это время стояла неподвижно, в самой почтительной позе, словно позволяя себя рассмотреть. За её спиной виднелась комната с горящими светильниками, и обстановка рисовалась самая роскошная.

Пока Амад соображал, как покрасивее ей ответить, не уронив себя в таком высоком мнении (во-первых, надо сделать вид, что тебе не впервой выслушивать хвалы, а потом надо что-нибудь ввернуть про неё, что она, мол, тоже красотка, хоть и ходит, бесстыжая, с неприкрытым лицом, и живот голый), женщина приглашающе отступила в проём, снова присела в поклоне.

— О пьянящий красой! Надежда души! Арун, ты пришёл — не напрасно моё воплощенье! Тысячи бед сансары уничтожены одним твоим появлением! Будь не гостем — хозяином стань в моём доме! Тогда радость созерцания тебя станет вечной!

Амад растерялся.

Что за Арун? Может быть, она его с кем-то путает?

Настроение сразу упало. Ему уже понравилось быть лилией и счастьем.

Есть и другая странность: вот так сразу выбиться в хозяева? Это, пожалуй, слишком… Слишком быстро. Сначала надо хорошенько осмотреться, разузнать, какое тут обустройство, что за усадьба, нет ли долгов или ещё каких проблем, а уж потом согла…

И тут он заметил, что женщина подняла огромные, дышащие счастьем глаза и смотрит вовсе не на него… Ему за спину смотрит.

А, понятно! Все эти липкие слова — Сариссу! Уж он точно лилия…

И тут из-за его плеча послышалось:

— Не припомню нашей встречи в прошлой жизни, рани* мохини*, но видно, была она ценной, раз нить пути привела меня к тебе, о нитья сумангали*!

Голос Сарисса, обычно мягкий, сейчас, не теряя этой мягкости, вдруг стал трубным. В нём появились холодные вьюжные ноты, гулкие, словно он говорил в пустоте огромных пространств.

Дрогнула женщина-статуэтка, опустились веки, густо подведённые сурьмой, тень морщинки пролегла между бровей. Такой голос хоть кого вгонит в дрожь! Хоть и мимо Амада пронеслась эта волна, но и его уши сжались, а сердце упало.

Она заговорила снова, склоняясь ниже и приседая ещё глубже:

— Сад Жизни и Скала Мудреца открыты тебе, о не имеющий препятствий в продвижении! Войди же, сладкозвучный мерали*!

Она отступила, и они наконец вошли.

Вопреки ожиданиям, комната оказалась не пустой, а госпожа — вовсе не одинокой. «Как она собиралась сдать хозяйство незнакомым? — мелькнуло в голове у Амада. — Вряд ли эти мужчины, которые сидят на подушках вокруг низенького столика, так бы уж обрадовались, когда вместо женщины командовать в доме стали бы неизвестные юнцы! Будь они хоть трижды раскрасавцы».

Мужчин было шестеро — разного возраста, с неуловимо похожим выражением сонных значительных лиц. Был тут седобородый старец с масляным, ноющим взором, молодец с дерзким профилем сокола, толстяк весёлого вида и пара сухарей-педантов в белых одеждах.

Никто из них Амаду не понравился. Правда, никто и не обратил внимания на новых гостей. Мужчины сидели неподвижно и молчали, но в комнате слышался невнятный шум, словно стены отдавали эхо речей.