Путешествие Феди Карасика - страница 18

Вдруг «Чайковский» загудел, долго, протяжно, он спрашивал разрешения на причал. «Как Машка», — подумал Карасик, вспомнив белую комолую корову, которую одно время держали родители. Машка, возвращаясь в с пастбища, когда приближалась к родному двору, на ходу вытягивала морду и мычала. Вот так же протяжно, как пароход, приближающийся к пристани.

Наверное, все пассажиры первого и второго классов сейчас покинули каюты и все смотрели на город, к пристани которого приближались. «Чайковский» даже накренился набок. Те, кто впервые видел знаменитый город, нетерпеливо спрашивали, задавали вопросы, а те, кто не впервые проезжали по Волге, а особенно жители города, со знанием дела, и как будто это не городом восторгались, а ими самими, степенно и с нескрываемой гордостью живущих на этой героической земле рассказывали, отвечали на вопросы.

Увидел Карасик и ту девочку, что подходила к нему утром и которая разговаривала с ним на «вы». Она стояла среди людей и тоже смотрела на город.

Может, она слышала, как утром молодой матрос, мывший палубу шваброй, прогнал Федю вниз, и ему не хотелось, чтобы она видела, что он снова наверху. Сейчас Федя не боялся матроса. Потому что на верхнюю палубу вышли очень многие снизу. Вон и пожилой солдат чуть в отдалении ото всех. Он не суетится, смотрит серьезно и тихо, даже, показалось Карасику, слишком серьезно, как-то торжественно. Застегнутый, заправлена аккуратно под ремень старая полинявшая гимнастерка. А пилотку снял почему-то: волосы, зачесанные назад, слегка тревожит ветерок, волосы серебрятся на висках, и надо лбом белесая прядь лежит.

Карасик смотрит на солдата, на город и догадывается: наверное, он воевал здесь. Ему хочется подойти к солдату. И он подходит. Становится у перил и поглядывает то на город, то украдкой на него, словно хочет понять все, что соединяет их — солдата и город.

Волгоград надвигается красивой набережной, высокими многоэтажными домами, широкой мраморной лестницей, поднимающейся от Волги, кроваво-красными цветами, рассаженными вдоль зеленого подстриженного откоса, зелеными деревьями…

Нет, и совсем не похожи они: Волгоград и солдат, встречающий город. Военного в облике города ничего нет!.. А у причалов — по три и даже по четыре у каждого — белые, высокие красавцы теплоходы, дизель-электроходы. Набирая скорость, пронеслась мимо «Чайковского» крылатая «Ракета». Перечеркивают Волгу юркие, маленькие «москвичи». «На ту сторону пассажиров перевозят, — думает Федя. — Как у нас в Песчанке». И вдруг почувствовал на своем плече руку.

— Ну как, землячок, пойдем в город?

Это солдат чуть наклонился к нему и спрашивает.

Федя неопределенно пожимает плечами. Ему, конечно, хотелось бы посмотреть город, но он помнит строгий наказ мамы не сходить с парохода.

— В общем, так, — говорит солдат, — как я понял, ты едешь один. Если не военная тайна — куда?

— К бабушке в Выезд, — почему-то покраснел Федя.

— Выезд?.. — вроде припоминая, сдвинул брови солдат. — Такого населенного пункта не знаю.

— Ну, это за Горьким…

— Ясно! — хлопнул солдат Карасика по плечу. — Будем считать, что познакомились… Как тебя величать-то?

— Федор, — опять почему-то покраснел Карасик.

— Меня зови Владимиром Сергеевичем… А теперь не будем мешкать — пароход пришел в Волгоград с опозданием на полчаса, из-за тумана. Итого у нас четыре часа времени, — обняв Карасика за плечи и увлекая с собой, сказал солдат. — Но для Волгограда четыре часа — очень мало.

Подчиняясь чужой воле, Карасик вместе с пассажирами медленно продвигался к трапу. Человек в солдатской гимнастерке легонько подталкивал его впереди себя.

— Ну вот мы и на твердой земле, — поправляя гимнастерку и снова став серьезным, глядел на город бывший солдат.

Когда поднялись по широкой гранитной лестнице, Карасик увидел у чаши фонтана, над которой возвышались скульптурные фигуры трех женщин, бритоголового. Он был в темно-синем костюме, через плечо висел у него фотоаппарат, в руках он держал другой фотоаппарат и этим вторым нацеливался на группу пассажиров, только что сошедших с «Чайковского».

— Внимание, товарищи, внимание! — суетился бритоголовый. От усердия, а может, оттого, что было жарко, а ему в пиджаке — тем более, голая его голова со лба покрылась бисеринками пота.