Путёвые записки - страница 20

«Кипиш! Кипиш!» - разнеслось по зоне. Зэки плотно окружили незадачливого инспектора. Все что есть сил толкались и громко возмущались «ментовским беспределом».

Сотрудник администрации, хоть раз побывавший в бараке полном разъярённых зеков, уже не рисковал без нужды хамить и, тем более, открыто хватать или бить арестантов. Значительно позже, когда о кипише в «жилзоне» забывалось, самые агрессивные зеки выдёргивались в штаб и там «подлетали и разбивались», но это уже потом, как последствия, как священные страдания каторжан за «дело общего характера».

Но на этот раз главным героям кипиша стала  Люси. Словно верный цепной пёс она извернулась и большими жёлтыми зубами цапнула инспектора за плечо. Тот от неожиданности взвизгнул, увидел вокруг себя угрюмых зеков и, матерясь, поспешил уйти прочь по хлюпающей жиже.

С тех пор Люси считали заступницей порядочных арестантов, с Петром Ильичом — пусть он был и из «козлятника» - не чурались здороваться за руку, а инспектора звали не иначе, как «Укушенный».

Поговаривали, что кусает Люси только плохих людей. Плохих, естественно, по лагерным понятиям, где среди «хороших» могли попасться насильники и убийцы.

Бывало, некоторые зеки шли в штаб на суд по условно-досрочному освобождению. Встречая по-пути Люси, они старались угостить её заранее припасенными гостинцами. И тот, к кому довольная лошадь тянулась за угощением, проходил УДО со стопроцентной вероятностью. В это верили настолько, что зеки заблаговременно договаривались с конюхом, и Пётр Ильич, якобы по-делу, за пару пачек сигарет выводил Люси в жилзону.

В промзоне Люси обретала полноценную свободу. На просторах полузаброшенной промки Люси паслась среди развалин бывших цехов, задорно гонялась за пугливыми телятами и, бывало, нагло перегораживала путь идущим мимо работягам, пока те в качестве пропуска не задабривали игривую лошадку каким-нибудь лакомством.

Частенько зеки наблюдали из окон швейного цеха за небесной колесницей и Ильичём - Пророком, стоявшего на ней в замызганной робе.  Люси бешено несла своего возницу по ухабам промки.

...

 Конюх, худосочный жилистый мужик родом был из небольшого городка Буй в Костромской области.

Его отец, Илья Алексеевич, работал мотористом и рано ушёл из жизни. За талант и усердие с ним расплачивались чаще всего самогоном, реже водкой, но умер он от метилового спирта.

Мать работала в школе учительницей истории. Единственную в своей жизни настойчивость она проявила когда родился сын: фанатично преданная классической музыке она решила назвать его Петром. Иногда имя может сыграть на струнах судьбы талантливой увертюрой, думала она. В своем чаде ей грезился композитор. Своего супруга учительница оплакивала  недолго и через неделю после его кончины тихо и скромно повесилась в сарае.

Хмурый, насквозь пропахший лошадиным потом мужик при знакомстве руки не подавал. «Пётр», - бурчал он, опуская отчество даже перед малолетками. При попытке обратиться к нему уважительно, по-батюшке, он супился, а трёхразовые проверки люто ненавидел. На выкрик инспектора: «Казаков!», он был обязан громко ответить: «Пётр Ильич!» Иногда из строя раздавались смешки.. -  Чайковский!

На воле, когда он работал конюхом в совхозе с издевательским названием «Путь Ильича», на подобное прозвище Пётр реагировал бурно. Выхватывал из-за пояса выцветший кнут, тряс им, а по-пьяни мог и перехватить обидчика по спине с хриплой предъявой: «Ты кого пидорасом назвал, падла?!»

Здесь же, в лагере, да ещё и в «козлятнике», ему только и оставалось, что зыркать из-под бровей острым взглядом да кусать полусгнившими зубами обветренные губы.

Любая работа на администрацию, кроме «промки», среди бродяг и мужиков считалась «западло» - верный путь в «козлятник», но когда по прибытию в лагерь Петру Ильичу предложили работу конюха на «расконвойке», тот не колебался ни секунды и «повязался» в миг. Лошадей он любил с детства, даже в тюрьму его привело редкое преступление — конокрадство. И дали бы за него года два-три не больше, но хмельное буйство при задержании аукнулось ему в шесть лет общего режима. «Расконвойка» же давала Петру Ильичу ещё и относительную свободу передвижения с возможностью, как выяснилось позже, неплохого заработка.